Час разлуки

Воспоминания о суворовском, отступая, уходили в толщу снов, возникали мгновенным порезом пальца при виде редкого в московской толпе шкета в брючках с лампасами и фуражке с морковным околышем. Но тут, на переходе от площади Дзержинского к Ногина Алексей ощутил под ногами качку: прямо на него шел грузный рябоватый мужчина в фетровой шляпе и тяжелом пальто.

Он пропустил прохожего, дивясь сходству, затем вернулся, обежал его раз-другой. Наконец вполголоса сказал:

— Товарищ капитан… Петр Андреич…

И тот резко повернул голову, и тотчас грубое лицо его осветилось изнутри:

— Алексей? Сынок!..

Мызников лишь отяжелел, но гак мало изменился, словно не двадцать пять лет, а каких-нибудь два года прошло со времени расставанья. В жалком плавучем ресторанчике они пили теплую желтоватую водку, заедали зелеными, в разведенной сметане помидорами я говорили, говорили…

— А Гуляев, товарищ капитан? Гуляев? — перебирал Алексей однокашников. — У него еще ногти не росли…

— Был пограничником на западной границе, — со своей милой русской картавостью, произнося «р» как «рл», рассказывал Мызников. — Демобилизовали. Сейчас работает на Украине. Шофер. Трудяга. Трое детей. Да ты разве не знаешь, отчего у него ногтей нет?

— Верно, от рождения?

— Если бы! — с доброй улыбкой продолжал бывший офицер-воспитатель. — Он в Туле беспризорничал. В сорок втором. Попал к ворам. Они ему и выдрали ногти…

— Зачем? — изумился Алексей.

— Готовили из него карманника. У них разработана целая наука. Нет ногтей — чувствительность у пальцев тоньше. Когда воров поймали, Гуляева отправили к нам в Курск… Трудных ребят у меня было много. И не всех удавалось выправить… Помнишь Шахова?

— Еще бы! — Алексей невольно потрогал макушку.

— С ним пришлось расстаться. Исключили из офицерского училища. Живет где-то здесь, в Москве. Я его искал, не отзывается. Боюсь, похвастаться нечем…

Мызников вздохнул. Алексей, разливая остатки водки, сказал было: «А помните…» — и задумался. Молчал и Мызников. Наверное, вспоминая то же самое, что я Алексей: Курск конца войны, суворовское…

Он пришел к ним с фронта в сорок четвертом и сперва вызвал дружное неприятие — преувеличенной строгостью, с которой обрывал после отдачи приказа: «В армии не спрашивают!» — мелочной требовательностью в соблюдении уставных норм и даже особенностью взгляда, неподвижного и холодного. Его побаивались, а после того, как Мызников строго наказал Шахова с его дружками за драку, решили отомстить. Наметили в дежурство Мызникова подкрасться к нему после отбоя, когда он заснет, открыть кобуру и высыпать из пистолета патроны. Осуществление операции поручили Гуляеву.

Никто в отделении не спал: все ожидали, чем кончится дерзкое дело. Гуляев вернулся, против обыкновения, смущенный.

— Где патроны? — кинулся к нему Шахов.

— Нету, — виновато развел тот руками.

— Как нету? А ты кобуру открыл?

— Открыл…

— Ну и что?

— Да ложка там, а не пистолет…

— Какая еще ложка? — не понял Шахов.

— Обыкновенная. Деревянная. Какой кашу едят…

Перемена произошла незаметно и прочно. Оказалось, что и взгляд у Мызникова неподвижный, потому что видит одним глазом, а у другого перебит нерв, и что строгость у него напускная, и что за каждого из своих воспитанников он готов заступиться и защищать их, как собственных детей. Правда, сам офицер-воспитатель приписывал улучшение дисциплины воздействию методов Макаренко, чья «Книга для родителей» всегда лежала в его полевой сумке. Тогда же к ним в училище назначили нового начальника — боевого генерала…

— Закажем еще? — спросил Алексей у Мызникова.

— Нет, — ответил тот. — То есть давай закажем. Я ведь совсем не пью. Но сегодня случай особый. Жена простит, и сын не осудит…

— Товарищ капитан, — сказал Алексей, — а что делает наш бывший начальник училища? Генерал Алексеев?

Мызников покачал головой.

— Умер, и давно. Там же, в Курске, похоронен…

Шла вечерняя самоподготовка. Большинство ребят закончили домашние задания, и теперь они задавали вопросы сидевшему за кафедрой Мызникову — о положении на фронте, о международной политике. А Алексей попросил воспитателя объяснить, что такое «корифей».

— Корифей, — глуховатым эхом откликнулся Мызников, — это человек, обладающий неисчерпаемыми познаниями. Корифеями в военном деле были Суворов, Кутузов…

Тут с треском распахнулась дверь класса, и Алексей еще толком ничего не успел понять, как Мызников прекрасным военным голосом рявкнул:

— Встать! Сми-р-рнаа!..

Все училищное начальство стояло в классе — замполит, начальник учебной части, начальник по строевой подготовке, секретарь комсомола. А впереди высился громадный генерал в парадной форме, вдруг осекший Мызникова на первых словах рапорта:

— Продолжайте занятия.

Но все — и офицеры и воспитанники, — заметили, как продолжительно задержал руку Мызникова в своей огромной красной пятерне генерал.

— Проведите диктант, — наконец сказал он и оглядел класс.