Час пробил

Он не знает точно, что подумал Сол в тот момент, когда они повернули. Это он, Харт, подумал за Сола, спросив: «Разве могут быть мозги у таких людей?» Оказалось, могут, и еще какце. Эти люди смотрели на годы вперед, они учли все, чтобы обеспечить свои интересы. За полет экипаж капитана Гурвица наградили, война кончилась. Они точно знали, что произошло с Хиросимой и Нагасаки. Харт никогда не мог понять, почему чаще говорят о Хиросиме. А Нагасаки? В оценке трагедий история так же несправедлива, как в оценке людей. Что, в том несчастном городе было легче? Нет, там ужасная топография, город зажат с обеих сторон, и сумасшедшая энергия взрыва металась, как в клетке дикий зверь, сметая все на своем пути. Черное как смола небо, от земли поднимались столбы едкого густого дыма — горели тысячи домов в долине, пагоды, храмы, дворцы. Все горело! Нет, не те слова. Горела сама земля, она изрыгала языки пламени. На берегу маленькой речки лежали полуголые обгоревшие люди. Эти люди работали на полях, где выращивали рис и сладкий картофель. Когда на город сбросили разноцветные листовки, объявили воздушную тревогу. Но бомбардировщиков все не было и не было. Прозвучал о^бой, и люди вернулись к работе. Вдруг раздалось надсадное гудение авиационных моторов, в воздухе показался всего один самолет. Всего один. Услышав его рев, они выпустили из рук ярко-зеленые стебли риса и подняли головы, чтобы увидеть самолет. Они не знали, что «толстяк» ринулся к земле, их лица и тела остались незащищенными от вспышки… ^;

Харт вышел на кухню, открыл холодильник: яркая лампочка освещала мирный продуктовый мирок. Харт дотронулся до банки пива, отдернул руку. Ему, видите ли, ждрко. Он прикусил губу. В Нагасаки тоже было жарко, с той лишь разницей, что ему от жары хочется пить, а им от жары не хотелось жить. Они страдали бесконечно длинный месяц, пока сильнейший тайфун не обрушился на город и не смыл радиоактивные осадки — песок смерти — в море.

Харт побродил по темному дому, вошел в комнату, где спал Джоунс. «Забавный малый. Верный». А разве Гурвиц и Уиллер не были отличными парнями? Были. Если бы не дали отбой, они выполнили бы задание. Отличные парни? Похоже, что да. Как это происходит, когда хорошие люди, зная, что нехорошие люди отдают им нехорошие приказы, выполняют их. Потом душными ночами думают, как скверно все вышло. Потом возвращаются к таким воспоминаниям все реже и реже и в конце концов утешаются: если бы не мы, это сделали бы другие, какая разница? Страх заставляет, обычный животный страх, примитивный, которого все стесняются, которого как будто уже давно нет, а он есть и становится все сильнее. Страх перед наказанием, перед болью, страх за свою жизнь, которая для окружающих ничего не значит, а для самого тебя — все. Больше, чем все.

За окном что-то зашуршало, хрустнула ветка, раздался чавкающий звук. Харт замер у окна. Никого. Нервы шалят. Джоунс мерно дышал, он лежал ничком, обняв подушку, его широкая спина белела в призрачном ночном свете, рубашка валялась на стуле.

«Как миссис Уайтлоу прицепилась к рубашке Джоунса на следующий день после того, как выпроводили Марио Лиджо из города. Если Элеонору не удастся остановить — жди больших неприятностей. Прошло не так много времени, а уже ни Сола, ни Барнса нет в живых, и все запуталось еще больше, чем раньше. Почему она не поверила в виновность Марио Лиджо? Удивительные люди женщины. Какая кандидатура может быть лучше? Профессиональный преступник Лиджо, аморальный тип, развратник, альфонс. Так нет, он ее не устроил. Кто от этого выиграл? Она, во всяком случае, нет. Она думает, с ней и дальше будут возиться. Напрасно. Если они не моргнув глазом отправили на тот свет двоих из экипажа капитана Гурвица, то, надо думать, не очень-то посчитаются с миссис Уайтлоу. Очаровательных женщин в жизни пруд пруди. Неприятностей — тоже. И если очаровательные женщины, вместо того чтобы скрашивать суровое мужское существование, будут упрямо продолжать портить кровь уважаемым джентльменам, те пойдут на все, лишь бы избежать неприятностей.

Его существования не скрасила ни одна женщина. Он одинок. Именно поэтому оставил парня на ночь. Хотелось побыть в шкуре отца. Черт возьми: в шкуре своего отца или почувствовать себя отцом? Он уперся взглядом в подвесную полку, куда сунул сегодня конверты. Надо внятно объяснить негритянке, что с ними делать, если…

Вряд ли кто помнил уже, что отец Харта жив. Негосте—

приимный отчий дом с вечной руганью и рукоприкладством сын покинул задолго до войны. Ушел, чтобы никогда не вернуться. Что произошло? Почему родные люди стали чужими? Никто не знал, и сейчас, по прошествии стольких лет, это и значения не имело. В глубине души Харт допускал, что не прав, но идти на попятный было не в его правилах.