Час пробил

Сейчас Наташа была очень привлекательна. Ковбойка в клетку какого-то шотландского клана и сандалии с высокой шнуровкой, как у жены патриция. Загорелая кожа удивительной чистоты. Бывали минуты, когда он представить себе не мог, что они расстанутся. Бывало же, что он знал это наверняка.

— Почем помидоры? — повторила Наташа, губы ее вытянулись в трубочку, и она еле выдохнула: — Что?!

Они отошли в сторону и смотрели, как маленький мальчик старался впихнуть арбуз в сумку, которая была раза в два меньше арбуза. Помогать они ему не стали. Никто не может впихнуть арбуз в сумку, способную вместить лишь его половину.

— Ты один? — Андрей наклонился к мальчику.

— С мамой. Она тут бродит, — он сдеЛал неопределенный жест, — хочет купить груши подешевле.

Мама бродит где-то рядом, значит, проблема арбуза как-нибудь разрешится. Лихов повернулся к Наташе. Она, была еще в Роктауне, в кабинете Харта:

— Аль Капоне я знаю. А Диллинджер? Тоже преступник?

— Тоже. Вообще они были очень разные люди, очень. Знаешь, гангстер это одно, а аутлоу — вне закона, — как Диллинджер, совсем другое.

— У одного на могиле значилось «гангстер», а у другого — «преступник»?

— Что-то вроде этого.

— Я почему-то подумала: скоро к словам «гангстер» и «преступник» можно будет добавить еще одно похожее слово, вернее два. Знаешь какие?

— Нет.

Она улыбнулась. Улыбка сбрасывала ей сразу лет пять, а по утрам и все восемь. Улыбнулась и сказала:

— Не знаешь? Продавец помидоров. Вот какие. Звучать будет так: гангстер, то бишь преступник, или рыночный спекулянт…

В автобусе была давка, инжир превратился в кашу. Наташа вывалила его на фруктовое блюдо, как называлась большая стеклянная тарелка с отбитым краем. К сладкой массе прилипло несколько клочков газеты. Некоторые из них были настолько велики, что полностью сохранился текст колонки. На самом большом обрывке, с пятнами инжира и бляшкой из мелких светлых зернышек посередине, можно было прочесть: