Час новолуния

Где-то рядом, на расстоянии вытянутой руки сопел человек. Невидимый человек шумно втягивал в себя воздух. В темноте он нюхал табак, вот чем он занимался! — догадалась Федька. За табак полагались кнут и рваные ноздри. Ей стало не по себе. Табачник чего-то шебуршил и поскрёбывал, он распространял крепкий табачный дух и глубокомысленно вздыхал, следуя неизвестным своим мыслям. Федька же только существовала, звука от неё не доносилось и даже никакого особого запаха не ощущалось, как от притаившегося зайца. Так что сторож её несколько удивился, когда, в конце концов, открылась дверь и позвали Посольского.

Свет в избе погас прежде, чем Федька вошла; серый полумрак в окнах помогал различить чёрные головы и плечи. Кто-то сказал:

— Что это мы сумерничаем? — Но это была неправда, игра, нарочно для чужака. Они не сумерничали, а задули свет.

Она начала рассказывать, делая трудные остановки и понуждая себя говорить, потому что молчали вокруг недоверчиво. Скоро, однако, Федька уловила, что общая настороженность сменилась вниманием. Кто-то матюгнулся, когда она рассказала про Шафрана, стали тихо переговариваться. Тут и рассказ её пошёл злее. А когда помянула куцерь, послышался голос:

— А разбойники-то ведь в стене живут, не иначе! В городне они, братцы, под мостом.

Федька запнулась, все загалдели, объясняя дело: вот почему Шафран привёл тебя к стене! А куцерь так, зарубка, это строители метили, когда город ставили, — наперебой объясняли они Федьке и друг другу.

Они своей догадке обрадовались, а Федька испугалась: страшно потеряно время! Вешняк, несомненно, схвачен разбойниками, когда разыскивал куцерь и вертелся у городни. Трудно было уразуметь, как разбойники его распознали, но это дело десятое.

В комнате гомонили, почти не обращая внимания на Федьку: найти завтра куцерь и пошарить под мостом. Придётся, так и засаду оставить.

— Завтра?! — воскликнула Федька.

«Сейчас что ли? — удивились они. — Как ты в темноте этот куцерь найдёшь? Ясное дело, завтра».

— Значит, завтра, — повторила за ними Федька упавшим голосом.

Глава тридцать третья

В которой Вешняк таскает бочку c водой

колько ещё ждать? — пробурчал Вешняк, оглянувшись на товарищей. Мальчик вскочил, будто собрался бежать, но покружил на месте и возвратился к узкой, снизу вверх щели.

Они хоронились под крышей полуразваленного амбара и сквозь проломы в дранках следили за двором Варлама Урюпина. Обзор открывался широкий: если перебраться по редким мостовинам к противоположному скату, где от кровли осталась лишь просевшая обрешётка, просматривалась большая улица, которая разделяла Стрелецкую и Чулкову слободы, различалось кладбище возле церкви и за ним краешком городской ров, над которым возвышалась проезжая Троицкая башня. В другую сторону можно было различить шатёр Преображенских ворот с устроенной на нём дозорной вышкой. Эти достопримечательности, однако, не привлекали внимание разбойников, их занимала боковая улочка, куда выходил частоколом и воротами двор Варламки.

Скучая от нудного ожидания, Бахмат, Голтяй и Руда перебрались в угол, где настил поцелей, размели труху и достали кости. Наблюдателем остался Вешняк. Товарищи, похоже, не сомневались, что, когда придёт срок, мальчишка и сам поймёт, кого стерегут. Его дразнили, подавляя своей уверенностью, знанием каких-то неведомых Вешняку обстоятельств, а он злился и принимался вертеться, благо тут можно было и на корточки сесть, и стоять, и на пол лечь, хоть боком, хоть на живот, — всё равно видно и не упустишь. Товарищи изъяснялись обиняками — хватало и намёков, он догадывался.

Но заметил мать уже в переулке возле ворот Варламки Урюпина и с невнятным вскриком вскочил. Разбойники поспешно сунулись к мальчику, обступили, обсели, заглядывали через голову. Нужды не было, однако, держать, Вешняк и сам подавил крик — мать пришла не одна, а в сопровождении двух стражников. Один из них постучал в ворота, и холоп, который открыл, сдёрнул шапку. Значит, стучавший и был сам хозяин.

— Варламка, — подтвердил Бахмат, — вот, в киндячном зелёном зипуне и шапка червлёна. Тюремный целовальник, он твою матку привёл.

Все четверо припали к щелям, но смотреть было нечего — ворота закрылись, и улица опустела.

— Сейчас она обратно пойдёт? — спросил Вешняк, не оборачиваясь.

— Постельничает твоя мамка у целовальника, — сказал кто-то в спину. «Постельничает» — говорили они так, будто в слове заключалось что-то дурное. Хотя стирка или шитьё, другая какая белая работа — что тут нечистого? Сосредоточившись на этой мысли, Вешняк держался щели и ждал только, чтоб от него отстали, кончили свои разговоры.

И они не стали его терзать, «ну, ну, не пропусти» — бросили и вернулись к костям.

Захваченный страстью ожидания, Вешняк больше не вскакивал, не носился взад-вперёд, не тыкался головой в кровлю, не выгребал из кармана всякую всячину, не сводил глаза к переносице, чтобы увидеть кончик плоти на собственном лице — и думать забыл про те бесчисленные занятия, которые делают жизнь не скучной штукой.