Час кошки

В мире много задниц. Но я-то знаю, какая из них способна сжать мою ладонь и не отпускать. Я полью ее шампанским, как это принято делать при отборе филиппинских проституток, и позову ее обладателя к себе в дом.

Спун начал просачиваться в меня. Он стал частью меня.

Я дотащила свое переполненное сладкой усталостью тело до кровати, накрылась одеялом. Все. Теперь мне не вырваться из призрачного мира галлюцинаций, в котором затаились чьи-то пронзительные глаза…

ИГРА ПАЛЬЦАМИ

Я всегда знаю, когда это приходит — когда вдруг теряют очарование милые прежде вещи. Перестает забавлять сконфуженная улыбка близкого человека, который нечаянно вывалил сахар в чашку с кофе, неуклюже тряхнув сахарницу с жестяным носиком, не радует и не умиляет древняя бутылочка из-под мускусного масла с полустершейся надписью, — словом, когда утрачивают прелесть подобные мелочи, бережно хранимые в сердце, значит, началась новая любовь. И теперь мои вкусовые рецепторы будут воспринимать только табачный дым, алкоголь и сперму очередного возлюбленного.

На первый взгляд это похоже на мучительную болезнь, но с возрастом начинаешь привыкать к подобному состоянию, как к отвратительному вкусу кофе, в который плеснули слишком много молока.

Все произошло потому, что я переоценила себя и оттого проиграла. Для посторонних это, вероятно, так и останется заурядной интрижкой. Вот и чудесно. Ведь если кто-то узнает, как все обстояло на самом деле, то лучше мне умереть. Все остальные воспоминания — дым, а любовные игры, которыми я увлекалась когда-то, просто детская глупость. Теперь я прозрела истину. Потому что узнала, что это такое — сгорать от желания. Я вожделела его — и ничего другого в моей жизни не существовало.

1

— Открой окно! — сказала я.

Ни малейшей реакции.

— Ди-Си, да открой же окно!

Из приотворенной двери ванной комнаты клубами валил пар, окутывая белым облаком мою постель. Мне даже послышался свист, с которым он вырывался наружу. Когда я проснулась, ресницы у меня были совершенно мокрые, как будто я плакала во сне. Ненавижу это ощущение! Причин плакать решительно нет, просто этот придурок Ди-Си опять напустил в комнату пару…

Я уже не раз устраивала ему разнос за то, что он, принимая душ, неплотно прикрывает дверь. У него привычка такая — париться до полуобморока. Сначала-то он дверь закрывает, как надо, но потом в ванной становится нечем дышать, и его так припекает, что он все-таки приоткрывает щелочку, негодяй! А сегодня, пользуясь тем, что я сплю, вообще не спросил разрешения. Просто кретин какой-то…

Я в бешенстве вскочила с постели и зашлепала босиком по дощатому полу, чтобы открыть окно, на ходу расчесывая волосы пальцами.

Послышался отвратительный треск. Я посмотрела на свои пальцы: один ноготь надломился, и из него торчал оборванный волос. Меня снова охватила злость на Ди-Си. Это об него, придурка, я обломала ночью ноготь! И в его твердом, как булыжник, плече еще торчит кусок моего серебристого ногтя, не иначе! Черт бы его подрал! Испортить такой маникюр… Но Ди-Си, в общем-то, ни при чем, это моя промашка. Просто ногти у меня слабые, ломаются, как только отрастают чуть-чуть длиннее, чем надо.

Открыв окно, я оглядела окрестности со своего четвертого этажа. Солнце стояло прямо в зените. Майское солнце было таким же горячим, как мое тело. Я почувствовала себя вялой и томной, как беременная кошка на исходе весны, и обессиленно опустилась на стоявший у окна стул. Сперма Ди-Си медленно вытекала из меня, расплываясь пятном на ночной сорочке.

Я включила радиоприемник, закурила и швырнула смятую пачку в угол. Ничего, Ди-Си потом подберет и выбросит куда надо.

Я перевела взгляд вниз. Под окном пышно цвели азалии. Заросли были настолько густые, что между стеблями не оставалось ни малейшего промежутка. Воздух застыл неподвижно, ни малейшего дуновения ветерка. Цветы азалии тоже застыли. Но тут мне почудилось какое-то движение. Азалии пошевелились, словно под тяжестью солнечных лучей. Я невольно насторожилась и вгляделась внимательнее. О нет, вовсе не солнце потревожило покой цветов!

Среди азалий стоял мужчина. Он методично, один за другим, обрывал густо-розовые цветы и засовывал их себе в рот, высасывая нектар. Его мощные пальцы ловко отделяли трубочки цветов от плодоножки, и из толстых губ торчали розовые лепестки. Он был похож на хищное насекомоядное растение, насосавшееся шерри-бренди.

Когда он поднял голову с прилипшими к губам густо-розовыми лепестками, мне вдруг отчетливо вспомнился цвет лака на моих ногах два года назад. Он был такого же густо-розового оттенка.

…Он стоял передо мной на коленях и неуклюже наносил лак на мои ногти — пальчик за пальчиком. Закончив, любовно оглядел свое произведение, а потом, не дождавшись, когда лак окончательно высохнет, стал засовывать мои пальцы в рот. Розовая слизь прилипала к губам, и он стал похож на ребенка, объевшегося виноградом. Едва не плача, он посмотрел на мои ноги. На лаке отпечатались все складки его губ. Было очевидно, что придется смыть лак растворителем и красить ногти заново.