Час, когда придет Зуев

— Я долго в больнице лежала, — Надя тоже прилегла на тахту. — Он у меня каждый день. Всякие снадобья — по пятьсот долларов упаковка, фрукты, цветы, отдельная палата. Вагон денег на мое лечение истратил. А потом я узнала: он встречался с водителем того грузовика, благодарил, деньги предлагал. И попенял, зачем, дескать, в больницу? Надо было адрес спросить и домой. Неужели бы там не позаботились? А теперь полгорода знает. Все-таки мы люди известные. Водитель говорит: «Может, тебе и лучше, чтобы она по секрету померла, пока бы я ее, бесчувственную, допрашивал. Извини. В другой раз мимо проеду». Плюнул и ушел…

Слушай, дай сигарету. …Надя выписалась из больницы через полтора месяца и возвратилась в свою двухэтажную охраняемую крепость-тюрьму. Муж стал к ней особенно внимателен, разговаривал только вполголоса и обещал со дня на день купить путевки и увезти ее на какие-то банановые острова. Но дела пока не позволяли и поездка все откладывалась. А потом возникли неожиданные проблемы, и Надя, как прежде, сутками оставалась одна.

Гулять она больше не ходила. Она не желала даже смотреть на улицу сквозь пуленепробиваемые стекла. И не отвечала на телефонные звонки. А время от времени падала на кровать в тихой истерике, зарывалась головой в подушки и грызла простыню.

Но врачам и мужу Надя лгала, что чувствует себя лучше, и они верили ей.

Надю никто не навещал. Старые подруги не знали дороги в ее хоромы, а новых знакомых она видеть не могла…

— Понимаешь, я все время мылась, мылась, шампуней и дезодорантов бочку извела — и все равно вонь. Будто я гнию. Я даже боялась к мужу подходить, думала, он тоже чувствует. Но знаешь, что меня добивало? Меня моя кошка стала бояться. Раньше с коленей не слезала. Спать ложишься — она тут как тут и устроится обязательно на голове. А потом в руки перестала даваться, шипит, шерсть дыбом и глаза сатанинские. Дурную энергию чувствовала, что ли? Или вонь ту самую? И вышло, что не она одна. Помнишь, комсомолец мой мне сказал: они тебя без порчи не отдадут.

Так и вышло, испортили. Я и не понимала, что это для него самое страшное.

Как-то вечером муж вернулся изрядно навеселе. Случилось такое не впервые.

Мужнины дела нередко вершились за ресторанным столиком, а то и прямо в офисе закатывался банкет.

Надя понимала и реагировала спокойно. Но тут будто взбесилась, закатила скандал.

Виновный сперва отшучивался, совал остервенившейся супруге успокоительное, а потом…

— Неважно, что именно у него сорвалось с языка. Главное, я поняла: так, как раньше, уже не будет. А так, как будет, я не хочу. Я теперь для него, как бы это сказать, второй свежести. При его возможностях иметь изнасилованную жену-неврастеничку просто неприлично. И этого он мне никогда не простит. Тем более, что сама виновата — предупреждал ведь! А в спальне опять эта кошка…

Утром, когда муж уехал в свой офис, Надя собрала все снотворное, имевшееся в доме, прикинула: в ее распоряжении часов десять — двенадцать, должно хватить.

— Дальше я мало что помню, все время была как под водой, и не хотелось выныривать. А меня тянули, тормошили… Потом появился доктор. А может, и не доктор он был вовсе, но весь в белом. Тощий. То ли он ко мне нырнул, то ли я к нему привсплыла. Он все про меня знал, с самого детства, кем я была, кем стала.

И, хорошо помню, без конца талдычил: вторая попытка, вторая попытка… А видишь, что оказалось. Наврал все. — Надя неумело загасила сигарету и закончила: — Но, знаешь, я все равно верю. Иначе не стоило и всплывать.

«Да ведь она мне рассказала… про Любочку, — снова зажмуриваясь до радужных кругов, подумал Лобанов. — Про то, что с ней дальше случилось. Или могло случиться. Только про какую-то не ту. Тогда комсомольцы окорочками не торговали… Какая же я все-таки сволочь!» — Как же все-таки выбраться отсюда? — спросил он вслух, в который раз отгоняя наваждение.

— Не знаю, — пожала плечами Надя. — Лица меняются, но неизвестно, что с ними происходит.

— Тезка мой, Репин, ушел же, сама говорила — Ну, не знаю, — повторила Надя, — Я не пробовала. Мне кажется, я здесь нужна.

— Для чего?

Повисла долгая пауза.

— Ты правильно заметил про сообщающиеся сосуды: если в одном воду нагреть, в другом она тоже нагреется, — сказала наконец Надежда Андреевна. — Может, это вовсе не чистилище, может, что-то другое? Колыбель, например. Юдоль всего сущего в мире. Капля, с которой начинается океан. Как ты думаешь, что случится ТАМ, если Юрий Иванович окончательно и бесповоротно восторжествует ЗДЕСЬ?

Лобанов хмыкнул.

— Там, здесь. Если так, то ему самое время затевать бал триумфатора. Он его, кстати, вовсю уже и правит. И что? Ты собираешься этому помешать? Ты — Дева-Воительница?

— Какая я воительница? — качнула головой Надя. — Я просто баба. — И негромко рассмеялась. — Но вы-то, мужики, на что без нас годны?

Лобанов собрался было с ней не согласиться, но в этот самый момент где-то совсем рядом, прямо под дверью, взорвался нечеловеческий крик, такой ужасный, будто там кого-то кастрировали.