Час гончей (СИ)

Ночь за окном казалась совсем черной, и спокойной ее было сложно назвать. Из гостиной внизу доносился шум: возня, шаги и голоса. Не теряя времени, Дарья позвонила в Синод, и «Валькирии», приехавшие по такому поводу, теперь наводили порядок, убирая черные расплывшиеся кляксы с моего пола. Мы же всей компанией расположились этажом выше в моей спальне. На кровати вокруг меня поверх одеяла с одной стороны лежала Уля с перемотанной рукой, с другой — Агата. Глеб, которой спешно примчался из клуба, развалился в кресле рядом, вытянув ноги на кровать и попинавшись немного с ведьмочкой за свободное пространство. Однако сейчас у нас царила тишина — слышно было лишь мирное сопение. Правда, не со всех сторон.

Я повернул голову. Уля не спала — просто молча лежала рядом, прижимаясь ко мне и задумчиво глядя в потолок. Она больше не дрожала, однако в глубине серых глаз застыл страх, которого я там уже очень давно не видел — будто ее самый жуткий кошмар случился наяву. И мы оба отлично понимали, что ее жизнь была бы проще, останься она в «Родном поле» — и еще проще, вообще не свяжись со мной.

— Я пойму, — тихо сказал я, — если захочешь уехать. Вернуться к отцу. Там безопаснее.

Ее взгляд мгновенно оказался на мне.

— Ты же знаешь, — так же тихо отозвалась она, — я не могу без тебя.

А то я могу. Без тебя. Без всех вас. Я еще крепче ее обнял, и она еще теснее прильнула ко мне.

— Я просто подумала, что все как тогда… Понимаешь?

Конечно, я прекрасно понимал — потому что знал про это тогда. Именно тогда мы впервые и увидели друг друга. Сколько мне было? Лет шесть. Отец взял меня с собой в «Родное поле» в рабочую поездку — мол, смотри и учись. Хотел, чтобы я привык. К чему? К смерти, видимо.

Я помню небольшой, но довольно милый домик — с уютной мебелью, яркими вручную расшитыми занавесками, цветами в кадках и тремя большими кровавыми пятнами на полу, вокруг которых были мелом обведены человеческие контуры. Сами тела уже забрали — отца вызвали лишь посмотреть на улики. А без колдуна там явно не обошлось, в воздухе словно тянуло Темнотой, которая, став чьим-то оружием, буквально разорвала людей на части — пожилую пару, жившую здесь, и их дочь, приехавшую на выходные к родителям. В живых осталась только ее маленькая девочка. И именно ее огромные напуганные серые глаза мне тогда запомнились больше всего.

Ничего толком малышка объяснить не могла. Стук в дверь, дед, который занервничал, начавшая суетиться бабушка, спрятавшая ее в шкафу мать — а затем топот ног, крики и одинокие шаги в повисшей зловещей тишине. Дверца шкафа со скрипом отворилась, и высокий мужчина в длинном темном балахоне заглянул внутрь. Непроницаемо черные глаза уставились на нее, и как будто густой туман повалил ей навстречу. Уля была точно уверена, что тот колдун видел ее, но он неожиданно закрыл дверцу и ушел, не причинив ей вреда.

Виновника тогда так и не нашли, и для всех осталось загадкой, зачем такой явно мощный колдун напал на дом пожилой супружеской четы, простолюдинов среднего достатка. Ничего, кроме трех жизней, в тот вечер он не унес. Почему же не забрал и четвертую?

Помню, как девочка плакала, а ей все задавали и задавали вопросы — а затем отвернулись от нее и стали заполнять какие-то бумаги, оставив в углу совсем одну. Я тогда подошел к ней и погладил. Уля потом сказала, что я был единственным, кто ее пожалел. Вот только я не хотел быть тем, кто просто жалеет — жалеть должны те, кто посылают тварей в чужие дома. Причем жалеть о себе.

Рядом раздалось сопение — Уля тоже наконец заснула.

«Спишь?» — мысленно спросил я.

«Нет,» — отозвался из кресла Глеб и открыл глаза.

Осторожно, стараясь не разбудить девушек, я поднялся. Мы с другом тихо вышли из комнаты и притворили дверь.

Из гостиной внизу по-прежнему доносились возня и голоса. «Валькирии» в защитных комбинезонах отскребали собачьи туши с пола — в буквальном смысле: останки аномалий растеклись липкими черными лужами, которые, как жвачка, цеплялись за подошвы. А вот сколопендра, помнится, держала форму. Это означало, что псины сильнее связаны с душой того, кто их отправил — они порождения души этого ублюдка, кем бы он ни был. И питаются не только скверной, но и его эмоциями — могу только представить, что там за дерьмо.

— Это почерк Гончей, — изрек один из членов отряда, растирая вязкую черную кляксу между пальцев, — вне всяких сомнений.

— Ну все, если Гончая выбрал своей целью мессира, — отозвался его коллега, — то он уже не жилец… Жалко, он мне даже понравился…

— Да ладно, не нагнетай, — отмахнулся первый. — Может, обойдется. Волкодава же Гончая боялся.

— Но мессир же не Волкодав…

Гончая? В памяти услужливо всплыл снимок бывшего состава Ночных охотников, который показывал Садомир. Гончая… Тот юродивый в маске, что ли? У меня даже руки зачесались — так захотелось эту маску содрать, а потом вдогонку разворотить его кишки и вытащить наружу и так же раскидать, как его твари были раскиданы здесь, чтобы посмотреть, что вообще может быть внутри у ублюдка, напавшего на беззащитных девушек.