Час бультерьера

– Я украл клячу! – Валюсь с колен на бок, вытягиваю ноги, сажусь, трясущейся рукой стягиваю правый сапог, морщусь при этом страшно. – Украл! Я – вор в законе! Глядите вы... вы все... – Судорожно разматываю тугую повязку, демонстрирую обществу опухшую, посиневшую стопу. – Видали? Эту ходулю подвернул, а эту, – хлопаю себя по ляжке другой ноги, – эту вывихнул! – Хлопаю исцарапанной ладонью по рюкзаку. – В мешке есть еще лавэ. Все забирайте! Если вы люди, а не мусора, отпустите Христа ради. Если кто из вас на зону загремит, не дай вам боже, скажите, мол, коронованному вору Алмазу было от вас вспоможение, и вам зачтется, падлой буду! Алмаза на всех зонах, все держащие знают.

– Алмаз, я правильно расслышал? – спросил всадник, тот, что с ружьем за спиной. – Кличка такая – Алмаз? Правильно?

– Клички у псов! Окрестили меня, коронуя под Магаданом, Алмазом в восемьдесят втором годе, на третьей ходке, когда вы, вы все пешком под стол ходили. Вы еще писали сидя, а я уже пайку хавал. – Я поднял правую руку, потряс культей. – На правой клешне была у меня наколка, баклан Тузик по малолетке колол, царство ему небесное. Я тогда же, по малолетке, зарок дал, что боле никаких наколок носить не буду, и держал зарок крепко, хоть и страдал, когда в хату к лохам мусора сажали, где блатных только по наколкам и узнают. Была у меня одна-единственная наколка-примета, память о Тузике, загнувшемся в карцере. Кореш Тузик, земля ему пухом, наколол перстень с алмазом и лучи от перстня до ногтя и по всей клешне. – Я грустно и многозначительно хмыкнул. – В карты перстень, вишь, вместе с лучами проиграл.

– Проигранную татуировку вместе с рукой... – выпучил глаза другой всадник. – Отрубили вместе с рукой?

– Сам рубил, – отвечаю я, вздохнув тяжко, сплевываю сквозь зубы. – Пацаны, в натуре, войдите в положение старого зэка. Впервые в жизни, гадом буду, прошу и унижаюсь. – Я более не впадаю в истерику, не трясусь и не краснею. Я говорю устало, с горечью в голосе, как бывалый пьяный боцман с перспективным матросом. – Полный край, пацаны! Амба! Ходули не ходят, обрубок клешни, вишь, разодрал и, во, гляньте, ладоху подрал, когда с паровоза спрыгнул, – продемонстрировал им ладонь, махнул ею вяло, вздохнул еще глубже, еще тяжелее. – Лавэ есть, а счастье у петуха в жопе! Я было на «химии» приподнялся, во, – открываю рот, щелкаю пальцем по искусственным зубам, – во, видали? Фарт потер и челюсть вставную себе справил, мои-то жевалки все цинга в Анадыре съела. Фартило кайфово, долю ништяковую от бычарной карусели имел в элементе. Жил, как чух в стакане, а судьба-сучара взяла и попутала меня, старого. Я, дурилка больная, запал, пацаны, на бабу молодую. – Сделав паузу, почесав культей в затылке, тянусь вроде бы машинально, к серым лоскутам, которыми была забинтована опухоль на стопе. Дотянулся и продолжаю: – Клевая чувиха, из нашенских, зэчка. На погоняло Балерина откликается, – рассказываю и бинтую стопу не спеша. Вроде и не ведаю, чего творю, типа, весь сосредоточился на рассказе, а ногу перебинтовываю чисто автоматически. – Запал я на Балерину в натуре, и подписала она меня, медуза гладкая, инкассатора брать. А бабцы, ох, и лютые организмы, скажу я вам! Балеринка моя на скочке, возьми и мочкани того инкассатора насмерть. Я ж без понятия был, что она каленая штампа в натуре. Я к ней чувства имел, а она меня через фуфыч кинула...

И, бинтуя опухшую стопу, натягивая осторожно и медленно сапог на забинтованную ногу, вещая на весьма специфическом диалекте, я поведал молодым людям о том, как Балерина меня кидала «через фуфыч», как за моей спиной «крутила шуры с ковырялкой».

Что такое «фуфыч», чего означает «бычарная карусель», от которой вор в законе Алмаз имел «долю ништяковую», кто такой «чиф в стакане», кто такая «каленая штампа», я, честно говоря, знать не знаю, ведать не ведаю. Многие слова и словосочетания я изобретал по ходу рассказа. Натуральным жаргоном современных воров я, увы, владею весьма и весьма скверно. Зато было время, я любил полистать на досуге «Толковый словарь великорусского языка», составленный Владимиром Ивановичем Далем, и, помню, вычитал в словаре, дескать, существовал в старину такой феномен – «офеньский язык», и пользовались им, придумали его «офени», сиречь торгаши мелкие, коробейники, разносчики и иже с ними. Представители старорусского малого бизнеса, изобретая свой цеховой язык, зачастую просто коверкали обиходные, общепринятые слова до неузнаваемости, но иногда придумывали и оригинальные термины. И все ради того, дабы свободно общаться между собой в присутствии покупателей, чтобы слаженно и дружно дурить лохов. По-офеньски «лох» означает «покупатель». От офеньского языка и произошла «блатная феня», язык для своих, для посвященных. Для избранных, если хотите.