Чародеи

Готовый со стыдом отвернуться от нее, он посмотрел ей в глаза… и увидел горящую там обнаженную страсть, умолявшую и требовавшую, затягивавшую его в мощный водоворот, бушующий в нем. Губы ее раскрылись, влажные, нежные и теплые, притягивающие и податливые, увлекающие его вниз и вниз в слепые, залитые светом глубины, где не было ни зрения, ни слуха, а только осязание на осязании. Род приподнялся на локте и посмотрел на лежавшую рядом с ним обнаженную девушку с одним лишь его плащом в качестве довольно неадекватного покрывала. Он обрисовывал ее контуры, и глаза Рода блуждали по ним, упиваясь ее видом, фиксируя в уме каждую черту ее тела. Это была картина, которую он не хотел утратить. Он принялся мягко и очень нежно ласкать ее. Она улыбнулась, пробормотала что-то неразборчивое и позволила своей голове перекатиться набок. Затем ее Глаза снова открылись, она искоса посмотрела на него, губы у нее были тяжелыми и томными.

— У тебя изумрудные глаза, — прошептал Род.

Она роскошно потянулась с чуть заметной улыбкой, обвила руками его шею и притянула к себе, целуя его медленно, почти сонно, и долго. Род посмотрел ей в глаза, чувствуя себя крайне удовлетворенным и очень даже в мире со всем миром. Черт, да мир мог хоть повеситься! Он снова приподнялся, глядя на нее, затем медленно отвел глаза и осмотрелся вокруг: на выгнувшуюся над головой голубизну неба… на горку одежды по обеим сторонам. Он снова опустил взгляд, теперь перед лицом у него не было ничего, кроме нее, и слегка удивленный, он обнаружил, что ему понравилось такое положение. Покой внутри него был огромным, он чувствовал, что был цельным, совершенно довольным всем миром, жизнью, в единстве с ними и с богом, и в особенности с ней. Он дал своей руке задержаться на прикрытой плащом поверхности ее груди. Она закрыла глаза, что-то бормоча, затем, когда его рука застыла, снова посмотрела на него. Ее улыбка растаяла, в глаза ее закралась озабоченность. Она начала было что-то говорить, но остановилась и сказала вместо этого почти тревожно:

— Тебе хорошо, милорд?

Он улыбнулся с очень серьезными глазами, затем закрыл их и медленно кивнул — Да. Мне очень хорошо.

Он нагнулся, снова поцеловал ее, медленно, почти осторожно, затем приподнялся. — Да, мне хорошо. Удивительно хорошо, куда лучше, чем когда-либо бывало.

Лицо ее снова ненадолго осветилось улыбкой, затем она отвела взгляд, посмотрела на свое тело, потом снова на него взглядом, тронутым страхом. Он стиснул ее в объятиях и перекатился на спину. На миг ее тело напряглось, а потом расслабилось, она издала легкий вскрик — полурыданье-полувздох — и застыла, уткнувшись лицом в его плечо. Он оглядел разметавшиеся по его груди ее золотистые волосы, лениво улыбнулся и позволил своим глазам незаметно закрыться.

— Род, — прошептал у него за ухом голос Векса, и мир нахлынул снова. Род напрягся и щелкнул зубами, давая понять, что слышал. — Большой Том снова одет и идет к твоему стогу. Род резко выпрямился, прищурился на солнце, оно было почти в зените. Время и расстояние снова принялись донимать его.

Ну, вернемся в мир живых, — проворчал он и потянулся за одеждой.

— Милорд?

Она печально улыбнулась, но глаза ее были напряжены от боли — боли, растаявшей в покорности и смирении прямо у него на глазах.

— Память об этих мгновениях будет дорога для меня, милорд, — прошептала она, прижимая палец к груди и расширяя глаза.

Это была обреченная мольба о разуверении, которого он по-честному не мог дать, потому что никогда больше не увидит ее.

Тут до него дошло, что она ожидала отказа от всякого разуверения, ожидала, что ее выбранят за дерзость предполагать, что она чего-то стоит, что она стоила благодарности. Она знала, что мольба принесет ей боль, и все же молила, потому что женщина живет любовью, а это была женщина тридцати лет в стране, где девушки выходили замуж в пятнадцать. Она уже смирилась, что в ее жизни не будет никакой продолжительной любви. Она должна была существовать на те немногие крохи, которые могла собрать. Сердце его потянулось к ней, подтолкнутое в какой-то степени уколом самоупрека. Поэтому, конечно, он сказал ей ложь такого сорта, какую мужчины говорят женщинам только для того, чтобы утешить их, а позже понять, что это была правда.

Он поцеловал ее и сказал:

— Это была не жизнь, девушка, это было то, для чего живут.

А потом, когда он сел на коня и обернулся посмотреть на нее, в то время как Большой Том весело махал своей девахе, Род снова заглянул ей в глаза и увидел отчаяние, оттенок страха перед его отъездом, безмолвную неистовую мольбу о клочке надежды. Клочка, говорил Том, слишком много, но Род, вероятно, никогда больше не увидит этой девушки. Даже не искру надежды, только отблеск, какой от этого может быть вред?

— Скажи мне, как твое имя, девушка?

Только искорка, но она вспыхнула в ее глазах пожаром.

— Меня зовут Гвендайлон, милорд.

И когда они свернули за поворот дороги и девушка скрылась из вида за холмом позади них, Том вздохнул.

— Ты сделал слишком много, мастер. Теперь тебе никогда от нее не избавиться.