Чародей

К тому времени я начал заново собирать небольшую библиотеку. Несколько книг я провез с собой через всю Италию; я прятал их среди лекарств в аптечке, потому что нам не разрешалось иметь книги, дневники и вообще что угодно, в чем могла содержаться информация, полезная врагу. Но у нескольких человек книги были. Моя библиотека – «Religio Medici» Брауна, подарок Чарли, трехтомная «Анатомия меланхолии» Бертона издательства «Эвримэн» и «Оксфордская хрестоматия английской поэзии» – погибла в развалинах гостиницы. Эти книги я выбрал потому, что их должно было хватить надолго: их можно читать, перечитывать и снова читать. Особенно я ценил старого доброго Бертона. Сэр Уильям Ослер, мой герой среди медиков, назвал его книгу величайшим медицинским трактатом авторства неспециалиста. Это потому, что она была основана на тщательных исследованиях и неустанном любопытстве, а не из-за ее особенной научности. Бертон говорил, что написал книгу о меланхолии, чтобы развеять собственную меланхолию, но я не думаю, что он серьезно страдал этим недугом. Такое чувство юмора, как у него, не вяжется с депрессией, переходящей в отчаяние. Я легко нашел такие же книги на замену пропавшим, а еще покупал новые – столько, сколько рассчитывал увезти в багаже или отправить домой через Атлантику (пока еще небезопасную). Но вдруг прямо там, в магазине «Блэкуэллс», я увидел книгу, которую какое-то время именовал Кладовой Мусора, пока не проникся к ней таким уважением, что стал называть ее Кладовой Золота. Она называлась «Спутник чтеца-декламатора», и на титульном листе значилось, что она содержит стихотворения на любой случай, подходящие для чтения вслух.

При виде ее у меня в голове выкристаллизовался ответ на вопрос: что можно сделать, чтобы отвлечь моих пациентов от пожирающего их гнева? В госпиталь время от времени наезжали труппы из Национальной ассоциации развлечений, играли пьесы или давали представления-варьете, забавляя раненых, но эффект был кратковременным. Люди отвлекались на пару часов, но у них не оставалось ни пищи для размышлений, ни тем для разговоров. Если я начну им читать – не романы, а что-нибудь покороче, на час, о чем они потом смогут говорить столько, сколько захотят, – вдруг это будет действовать дольше и проникнет в души пациентов глубже, чем выступления гастролирующих трупп?

Мне нужна была поэзия. Но было бы безумием и высокомерием читать этим людям стихи из Оксфордской хрестоматии. Штука в том, чтобы не смотреть на них сверху вниз. Чтобы это не выглядело так, будто я от щедрот одаряю слушателей образованием или «культурой». Из моих двадцати шести пациентов только трое полностью закончили школу, но даже они явно не могли служить рекламой нашей образовательной системы. Нужна была поэзия, а проще говоря – стихи, которые цепляют слух, застревают в памяти и рассказывают связную историю. Нечто вроде поэзии бардов, но не готической, как у Вальтера Скотта. Я заглянул в «Спутник чтеца» и мгновенно понял: это именно то, что надо.

Итак, я учредил час чтения. Я сказал капралу Джорджу, что, если кто-нибудь хочет послушать, как я читаю, я приду в отделение в восемь вечера. Но для тех, кто не хочет, это совершенно необязательно. Капрал Джордж был лидером среди моих подопечных, обладал признанным правом говорить от имени всех и некоторыми организаторскими способностями. В первый вечер послушать меня собралось восемнадцать человек. Через три вечера пришли уже все двадцать шесть, и я понял: это успех.

Опыт, полученный в «Гильдии актеров», сослужил мне хорошую службу. Я умел читать громко и отчетливо, и то, что я читал, похоже, подошло моим пациентам. Вероятно, никто из них в жизни не слышал, как декламируют стихи, и декламация их потрясла.

«Спутник чтеца-декламатора» был рассчитан именно на такую аудиторию. Я сам никогда не слушал чтецов-декламаторов, но мои отец и мать рассказывали о них с насмешкой: декламаторы были проклятием в светской жизни и как раз начали выходить из моды, когда мои родители были молоды. Одна дама-декламаторша подражала голосам детей, а иногда читала «серьезные» вещи о весне или о смерти ребенка. Еще один чтец находился под чарами Генри Ирвинга, которого никогда не видел, но много слышал о нем и был сбит с толку этими рассказами; он читал стихи об убийстве и раскаянии, а иногда о героических деяниях – например, о подвиге Грейс Дарлинг, дочери смотрителя маяка. И конечно, был чтец-комик, стяжавший взрывы смеха стихотворением «Как папочка клеил обои в гостиной». Но все три чтеца могли, если их поощрять, погрузиться в глубокий пафос и терзать душевные струны слушателей. Я тоже решил начать с душевных струн.

Когда я объявил, что буду читать стихи, пациенты приняли скептический вид, но, когда я объявил название первого стихотворения, «Рождество в работном доме»[53], они взревели от смеха. Каждый знал некую пародию на эти стихи, и многие завопили:

Он им: «Веселого Рождества!»
А бедняки: «Да хрена с два!»