Чапаев-Чапаев

Хорошая вещь — будни. Даже на театре военных действий они случаются и после делаются главным предметом воспоминаний воевавших. Спроси любого фронтовика, — как там на войне? И пойдут рассказы об украденной тушенке или бочке спирта. Доступные сестры милосердия тоже никогда не забываются в войсках. И все помнят боевых товарищей, с которыми удалось тот спирт распить в землянке или окопе, после чего друзья становятся как родные, а само приключение застревает в сердце, как образец недолгого, но ослепительного и незабываемого счастья. И никто, конечно в эти моменты не пускается в рассуждения о тактике или стратегии, не нервничает насчет неловкого маневра, а просто все живут в ожидании очередного неукоснительного приказа, да поют душевные песни, сочиненные и перенятые где-нибудь у соседнего костра.

В Чапаевской дивизии все прибывало бойцов, за счет перебежчиков с белой стороны, безработных рабочих и приблудных иностранцев откуда-то из далеких степей, с желтой кожей, плоскими вровень с лицом носами и глазами-щелками. Завелась и парочка негров, хорошо проявивших себя в ночной разведке.

Командование, для поддержания боевого духа, централизованно распределило в дивизию чудовищного вида бронированный автомобиль с шофером. Броню было не пробить и снарядом, и заклепки ровными рядами украшали всю поверхность, намекая на полную неприступность машины. Башню художник сразу же украсил надписью: «Бей белых!», а случившийся тут же фотограф с аппаратом стал всех фотографировать возле этого чуда современной техники.

Чапаев тоже забрался в стальное сооружение, желая ознакомиться с образцом лично. К броневику он отнесся скептически, поскольку на германском фронте и у чехов приходилось отбивать и не такие чудеса. Зачастую инженерная мысль создателей отдавала прямо идиотизмом. Сил и средств явно затрачена целая пропасть, одних заклепок — тысячи, в то время, как подбить или захватить в плен этот механизм, при известной отваге, не представляло особого труда. Расчет, возможно, был на неразвитость и темноту солдатской массы, которую при виде этой бронированной колесницы должен был охватывать мистический ужас, как от представления о колеснице Ильи-пророка, сеющей, как известно, гром и молнии.

Бойцы и его принялись уговаривать сняться на карточку. Комдив сперва поупирался для приличия, но потом сдался, послал суетившегося подле комиссара принести его Георгиевские кресты, схороненные за божницей, и, нацепив их на грудь, высунулся из люка машины для фотосъемки. А когда фотограф поднял руку с магнием, крикнул уполномоченному от командования:

— В другой раз танк пускай присылают! За танками будущее!

Тут-то и щелкнул затвор аппарата.

Через месяц комдиву прислали фотографию на картонке, на которую он только глянул, хмыкнув, да и пихнул пока между утюгом и керосиновой лампой, как нарочно, чтоб забыть.

Матрена, сделавшись Петькой, личным ординарцем самого легендарного Чапаева, почти забыла собственное имя. Она только старалась не выдать своего девичества, когда готовила командиру простецкую еду или просила кого-либо из деревенских баб постирать ему ветхое бельишко.

Чапай редко ходил подтянутым, чаще в расхристанной нижней рубахе, расстегнутой до пупа. Мог в задумчивости надолго залезть пятерней под ремень в галифе, отчего Петьку бросало в жар, а командир еще и вопросы задавал, как, мол, молодежь, верит ли в мировую революцию или больше к церкви припадает?

Сейчас Петька жарил яичницу и сам спрашивал у Чапаева, смог ли бы тот командовать французской армией, если б довелось?

Чапаев склонился над столом, глубокомысленно раскладывая проросшие картофелины вокруг истекающего паром самовара и делая пометки в самодельной карте:

— Я, Петр, командовать знаю, а по-французски — не умею. С толмачом разве… Да и не до французов мне. Хотя, вот опять целый бронепоезд патронов из-за границы прислали. Завались теперь их, хоть торгуй патронами. Надо будет черкнуть письмишко с благодарностью. Комиссар, кажись, кумекает чуток по-ихнему. Может, врет, правда. А покамест, велю в приказном порядке всем бойцам раздать по вещмешку патронов и пусть упражняются за околицей в целкости.

Комиссар Клочков, уважительно следя за действиями комдива, одновременно листал взятый с божницы Псалтырь, что-то выписывая карандашом в тетрадку. Затем извлек пузырек с чернилами и, окунув туда палец, замарал надписи на обложке, а на пустом месте вывел кривыми буквами: «К. Маркс, Ф. Энгельс», затем почесал в затылке и спичкой приписал еще в скобках: «Ленин».

— Ты, Петр, лучше за комиссаром присмотри, не контр ли революцию он там от руки переписывает? — рассеянно поинтересовался Чапаев.

— Карл Маркс с Фридрихом Энгельсом учат нас буквально все годное ставить на службу пролетариату, — отозвался Клочков, дорисовывая последнюю скобку, — и сознательному крестьянству.

— Чернила особливо? — прищурился командир, и, не дождавшись ответа, сходу затянул задумчивую и грустную песню. Видно изобрел очередную каверзу белякам.