Чан Кайши

Эмиссары Москвы явно играли с огнем. 31 декабря 1926 года к Чан Кайши из Кантона прибыли «цикада» Чжан, Тань Янькай и другие министры, входившие во вторую группу. Они были, понятно, обижены тем, что Временное объединенное совещание созвали без них, а потому решили не переезжать в «левый» Ухань. 1 января 1927 года они узнали, что Ухань был официально провозглашен столицей гоминьдановского Китая. В ответ 3 января Чан созвал в Наньчане совещание Политсовета ЦИК, высшего органа власти Гоминьдана, на котором большинством голосов было решено «временно разместить ЦИК партии и национальное правительство в Наньчане», окончательно решив вопрос о столице 1 марта на 3-м пленуме, созванном в том же городе. Тогда Бородин решил пойти на настоящий разрыв. «3 января 1927 года разрыв стал неизбежен, — признавался он впоследствии. — Мы <не> держались за гнилую веревку Цзян <Чан> Кайши, потому что уже 3 января мы шли на разрыв с Цзян Кайши».

11 января Чан, желая разрешить «недоразумения», отправился из Наньчана в Ухань. Но, проведя там неделю, ничего не добился. Бородин, коммунисты и левые гоминь-дановцы откровенно унижали его. На первом же банкете вечером 12 января Бородин, заговорив с Чаном (переводил Т. В. Сун), в грубой форме потребовал, чтобы тот во всем подчинялся уханьскому правительству, по существу, обвинив его в стремлении к диктатуре. Еле сдерживая гнев, он рассказал Чану — так, чтобы все слышали, — одну западную притчу о короле, который, не желая слушать ничьих мнений, вообще запретил министрам говорить, и тогда министры сказали ему: «Только собаки не разговаривают. И если вы, Ваше Величество, хотите, чтобы мы не разговаривали, найдите себе собак». Чан воспринял эти слова как публичное оскорбление. Он был настолько разъярен и обижен, что всю ночь после банкета не мог уснуть, а утром хотел даже покончить жизнь самоубийством: так ему было тяжело от мысли, что он «потерял лицо». Один же из его бывших друзей по Вампу, левый гоминьдановец, понимая, что после таких слов Бородина разрыв левого ГМД с Чаном неизбежен, напился и горько проплакал всю ночь.

В то время в Ухани находилась Мэйлин, приехавшая туда с матерью и старшей сестрой Айлин в декабре 1926 года навестить свою сестру Цинлин (вдову Сунь Ятсена) и брата Т. В. Суна. Последний после гибели Ляо Чжункая с конца сентября 1926 года возглавлял министерство финансов национального правительства и в Ухань приехал с первой группой министров. Как и его сестра Цинлин, которую он очень уважал, Т. В. Сун был в то время крайне левым. Чан в ту неделю неоднократно встречался с ним и с Цинлин, но виделся ли он с Мэйлин, неизвестно. По крайней мере, записи об этом в его дневнике отсутствуют.

Злой и угрюмый, Чан Кайши вернулся в Цзянси 18 января 1927 года и в начале февраля начал наступление на Шанхай и Нанкин. В то же время он потребовал от руководителей Коминтерна немедленно отправить Бородина в Москву, заменив его на кого угодно (Чан предлагал, в частности, кандидатуры видных советских коммунистов Радека или Карахана). Со своей стороны Политбюро большевистской партии 17 февраля на секретном заседании приняло решение полностью подчинить Чана уханьскому правительству. «Линию Ц<И>К Гоминьдана (на самом деле имелась в виду линия Бородина. — А. П.) в отношении Чан Кайши считаем правильной, — передал Бородину Сталин, — принять меры, чтобы… не выпячивался при этом Бородин, дабы конфликт не был расценен как борьба между Бородиным и Чан Кайши за влияние».

В конце февраля знакомый нам Войтинский, находившийся в то время в Ухани и не на шутку взволнованный сложившимися обстоятельствами, в обход Бородина отправился в Наньчан на переговоры с Чан Кайши, но ничего не достиг. Чан упорно требовал отзыва Бородина. «Все трения в нашей партии вызваны Бородиным», — утверждал он. «Конфликт коренится в Ухани… Последнее время Бородин начал вести политику раскола нацревдвижения… Сейчас я иду против него, так как он держится опасной линии, ведущей к существованию двух правительств… Мы готовы идти на разрыв». Чан также пожаловался Войтинскому, что коммунисты распускают слухи «по поводу меня о том, что я стал милитаристом, что я диктатор, что я хочу порвать с СССР, что я будто иду на соглашение с японцами».

Вернувшись в Ухань, Войтинский сказал одному из вождей компартии Китая: «Положение безнадежное». Бородин же, узнав о переговорах Войтинского, обвинил его в том, что поездка в Наньчан только «усилила высокомерие Чана и подорвала наш престиж». После бурного разговора с Бородиным Войтинский проинформировал Москву о путчистских намерениях Чан Кайши.