Утром 8 июля, едва получив известие из Бэйпина, Чан созвал срочное рабочее совещание военных и гражданских руководителей Гоминьдана. В Гулине тогда собралось много ответственных работников. Во-первых, потому, что там был Чан Кайши, а во-вторых, потому, что в раскаленном от жары Нанкине находиться было просто невозможно. Здесь же, в горах, чистый воздух, напоенный запахом хвои, оживлял прохладой. Помимо прочих в Гулине проводил время и Ван Цзинвэй, вернувшийся из-за границы после лечения в середине января 1937 года. У него пошаливало сердце, но он проявлял большую активность.
В тот же день, 8 июля, Чан Кайши издал несколько приказов, в том числе генералу Сун Чжэюаню, командующему 29-й армией, войска которой столкнулись с японцами у моста Марко Поло. Чан потребовал от него укрепить Ваньпин и ни в коем случае не отступать. Кроме того, приказал начальнику Генштаба генералу Чэн Цяню двинуть дополнительные войска на север. А вечером записал в дневнике:
«Карлики-бандиты устроили провокацию у Лугоуцяо.
1. Они что, хотят, воспользовавшись тем, что я не закончил подготовку <к войне>, заставить меня капитулировать?
2. <Хотят> создать трудности Сун Чжэюаню? Хотят превратить Северный Китай в независимое < государство >?
3. Я решил: надо сражаться, разве не настало время?
4. На этот раз карликам не удастся воспользоваться инициативой, начав войну».
Инициативу он теперь хотел оставить за собой. Именно поэтому и двинул дополнительные войска на север, в район Бэйпин-Ханькоуской и Тяньцзинь-Пукоуской железных дорог, прекрасно понимая, что японцы будут недовольны. Ведь продвижение в Северный Китай нарушало условия майского (1933 года) соглашения в Тангу, по которому к югу от Китайской стены создавалась стокилометровая демилитаризованная зона.
9 июля в Гулине он выступил на закрытом собрании гоминьдановских руководителей с двухчасовой речью, заявив, что посылает на север шесть дивизий и что Китай будет сражаться. А на следующий день записал в дневнике: «Их <японцев> цели не ограничиваются <Лугоуцяо>… Я уже активно двинул войска на север и готов к войне». Тем не менее Чан считал, что формально войну объявлять не следует до тех пор, пока это не станет абсолютно необходимым.
Как это ни покажется странным, но в тот момент японский премьер, принц Коноэ Фумимаро, возглавлявший правительство микадо с начала июня 1937 года, в отличие от Чана, не был исполнен решимости начать настоящую войну. 9 июля Коноэ, весьма осторожный человек, отклонил просьбу министра обороны послать в Северный Китай дополнительные пять дивизий и по совету генерал-майора Кандзи Исивара, опасавшегося, что Япония может «увязнуть в Китае точно так же, как Наполеон в Испании», даже отдал приказ подготовить самолет, чтобы лететь в Китай на переговоры с Чаном.
Но этот миролюбивый зигзаг продолжался недолго: агрессивная военная фракция в японском правительстве победила, и уже через два дня Коноэ объявил об отправке войск в Северный Китай, правда, не пять, а три дивизии. Вместе с тем войну он тоже не спешил объявлять, стремясь пока лишь к тому, чтобы установить японский контроль над частью Северного Китая — от Бэйпина и Тяньцзиня до Баодина, после чего собирался предъявить Чану условия мира, которые привели бы к потере китайской независимости. Японские войска в этой части Китая были относительно малочисленны — не более 130 тысяч человек, и, начиная полномасштабные боевые действия, японцы отдавали себе отчет в том, что захватить весь Китай они не смогут.
12 июля, когда новые японские войска уже высаживались в Тяньцзине, Чан обсудил ситуацию с Ван Цзинвэем, с которым у него, похоже, стали налаживаться отношения сразу после возвращения последнего из Европы. В феврале 1937 года Чан даже выдвинул Ван Цзинвэя на пост председателя Постоянного комитета ЦИК Гоминьдана, но не получил поддержку других авторитетных руководителей партии. Как и Чан, Ван в связи с событиями у Лугоуцяо был настроен резко антияпонски, выражая готовность сражаться. При этом он, как и раньше, не отвергал возможность мирных переговоров, оставаясь верен своей формуле: «с одной стороны — сопротивление, с другой — переговоры». Правда, он решительно выступал против единого фронта с коммунистами: «Этот шаг (единый фронт. — А. П.) равносилен осушению бокала с ядом для утоления жажды».