Джасперяне промолчали, не сочтя нужным объяснять ему, что не стоит беспокоиться о их безопасности. Легкие полускафандры, которые здесь принимали за глухие камзолы, выдерживали десинторный разряд, так что, если даже этот “хамеев каштан” был не просто ядовитой колючкой, а какой‑то пакостью разрывного действия, опасаться можно было только за Таиру. Впрочем, ее‑то верные воины оберегут как надо.
Великан пошаркал ногой, сбивая в кучу лежащее вдоль стены сено:
— Присаживайтесь, инодорожные гости, я смою с себя печаль, и мы предадимся беседе; может быть, и ты, отмеченная прельстительной грустью, почерпнешь из нее капли истины, освежающие путь к искомому.
Мона Сэниа, помаргивая от удивления, машинально опустилась на мягкую подстилку — спокойный тон и изысканная речь, неожиданная для такого низшего существа, как трупонос, вернули ей совсем было утраченную надежду.
— Я забыла его имя, — прошептала она сибилло, поглядывая на темный силуэт великана, удалявшегося к невысокой каменной гряде. — И потом, разве ему самому разрешается передвигаться?
— Его имя сейчас Лроногнрэхихауд–по–Рахихорд–над–Хумусгигрейтос, а остальную часть своего имени он утратил, когда был раздвоен его брат и заточен отец. Сибилло всегда называло его просто Лронг, вот и ты так его зови. Он кроток, хотя и сохранил звание рыцаря, и не обидится.
— Тогда я буду обращаться к нему: рыцарь…
— Травяного Плаща. Но, знаешь, его плащ пованивает, так что не стоит ему об этом лишний раз напоминать. Хотя, к чести его сказать, меняет одежды он после каждого шага за порог анделахаллы — не иначе как дюжина девок на его телегах трудится. А что касаемо запретов, то город со стражниками все‑таки за стеной, а против хамеева яда он каждый раз травку–хамехвостку жует.
— А ты? — спросила принцесса, невольно прислушиваясь к доносящемуся из‑за гряды плеску и пофыркиванию, словно купали копя.
— Сибилло заговоренное.
— Как ты думаешь, он может что‑нибудь знать о моем сыне?
— Что думать — спросим.
Плеск прекратился, и вскоре послышались гулкие шаги. Мона Сэниа невольно опустила ресницы, вспомнив давешнюю встречу, но босые ноги прошлепали мимо и остановились. Она приоткрыла глаза, опасливо косясь — Лронг, в длинных кожаных штанах в обтяжку и простой накидке, короткой спереди и почти до земли сзади, развешивал на сучках, торчащих из стены, мокрые сандалии. Закончив это дело, он присел на камень против женщины и, чуть склонив голову набок, проговорил:
— Если бы я мог стать междорожным разбойником, я не грабил бы сокровищ — я умыкал бы таких, как ты, о полнящая сердце печалью недоступности…
Мона Сэниа невольно улыбнулась — наверное, в первый раз после бегства с Джаспера: уж очень милый был обычай на этой земле — каждую беседу начинать с учтивых слов, обращенных к даме, как бы уродлива она ни была. Хотя, да простят ей древние боги, затуманившийся взгляд варвара выдавал скорее восхищение, а не то отвращение, которое испытала она сама, глядя на себя в зеркало. Или это солнце, спрятавшееся за стенами зловещей анделахаллы, перестало выдавать степень ее безобразия?
Но как бы там ни было, а Сорк, услыхав сей комплимент, насторожился — принцесса видела, как под плащом он положил ладонь на рукоятку десинтора.
Не обращая внимания на это движение, которое насторожило бы любого настоящего воина, рыцарь Травяного Плаща наклонил голову и с какой‑то величавой обреченностью проговорил
— Ведь мы встречались совсем недавно, не так ли, сибилло? Ты уходил за солнцем с ореховым караваном, а я тогда нашел след анделиса и захотел узнать свою судьбу. Что же ты не предсказал мне эту встречу, вещий сибилло?
— Потому как то, что встречено, — не про тебя! — запальчиво крикнул шаман. — Верно, кто накроет рукой след анделиса, тот вправе требовать, чтобы ему открыли грядущее. Только кто тебе сказал, что
Великан надергал из кучи сена, на которой сидела принцесса, самых длинных соломинок, и теперь его длинные, неуклюжие на вид пальцы с удивительной легкостью плели тугой жгутик. Он протянул руку еще за одним стебельком, и мона Сэниа отодвинулась, чтобы не мешать ему.
— Не пугайся моих рук, непредсказанная, — покачал он головой, — я только выбираю стебли, которые касались твоих одежд.
— Такой вот плетешок хорошо кровь останавливает, — проворчал сибилло, но невольная гордость, проскользнувшая в его тоне, выдавала его довольство и своим учеником, и, естественно, собственной персоной в качестве учителя. — А ежели его красота несказанная коснулась, то помогает вдвое. Говорят.
Уперлись они в несуществующую красоту!
— Я прошу прощения, что возвращаю твои мысли к моим заботам, рыцарь, — проговорила принцесса смиренным тоном, — но я должна обойти еще три анделахаллы. Не мог бы ты сопровождать нас?
— Я готов, — просто сказал великан, стряхивая труху с колен — Дождемся, когда погаснет Невозможный Огонь, и пойдем.
— Сейчас!
— Ты просишь о невозможном, краса безымянная.
— Древние боги, да почему же? Стражники нас не увидят, а и заметят, так эти каштаны и рогатки никому из нас не страшны.