Чакра Кентавра

Просека была наполнена густым предвечерним звоном невидимых насекомых, стрекотом не то пичуг, не то крошечных зверьков наподобие свяничей, но главное — в нее сливался с окрестных холмов терпкий хвойный настой, отцеженный с кедровых крон полуденными солнечными лучами и смешавшийся с колдовским ароматом только что отцветшего папоротника. В этом золотисто–чащобном мареве, казалось, медлительно и торжественно вызревали призраки чудес, сотворенных для кого‑то другого — не для нее. И даже для гнезда, которое нужно было сотворить где‑то здесь, вдалеке от Бирюзового Дола, эта узкая прорезь в почти непроходимой заросли напитанного морскими ветрами хвойника была слишком неуютной, прямолинейной. Для гнезда требовалась заповедная ложбинка, а отыскать ее можно было только с воздуха. Мона Сэниа досадливо оглянулась на своего спутника — тихрианский бродяга, которого не смущали никакие тяготы наземных дорог, смертельно боялся высоты. Если поднять в воздух крылатого скакуна, то и харрадов конь устремится вверх, и уж тут‑то трусоватый, как и все задиры, менестрель поднимет такой переполох, что сгонит с гнездовий оба птичьих базара, прилепившихся к восточному окончанию Игуаны.

Принцесса досадливо поморщилась. Надо было взять в сопровождающие кого‑то из своих. Она не сделала этого, стараясь каждый раз оставлять наиболее надежную охрану возле малышей. Свои… Может быть, их восторженная влюбленность — это именно то, чего ей так не хватало в последнее время? Каждый из них и сейчас, не раздумывая, отдал бы за нее свою жизнь; разница была только в том, что раньше это было бы готовностью пожертвовать собой ради прекрасной и желанной женщины, а теперь — ради бесконечно чтимой повелительницы. Но для нее, с детства привыкшей…

И тут черная четырехпалая рука бесцеремонно легла на ее поводья, а другая воровато скользнула, обнимая за талию. Конь чутко дернул головой и остановился как вкопанный.

— Ну так что, перепелочка ты моя непуганая, — проворковал над ее ухом завораживающий, с томной ленцой, басок менестреля, — может, нам и впрямь поразвлечься, раз твой князь не против?

Стремительно бледнея от бешенства и отвращения, она вздернула коня на дыбы, так что его страшные, в шипах, копыта мелькнули перед самым носом незадачливого кавалера.

— Да ты что, дуреха? — в его крике послышалось искреннее недоумение. — Я же не с охалки, а жалеючи…

А вот это был уже полный беспредел. Руки, привыкшие к боевому мечу, не соразмерили силы удара. Харр, как и все кочевники не признававший стремян, вылетел из седла, и в этот миг оскорбленное и мстительное воображение принцессы выметнуло на пути его падения невидимую пелену, которую все джасперяне именовали стародавним, ничего не значащим словом “НИЧТО” и, пройдя, сквозь эту неощутимую границу джасперианского мира — и того химерического, который был подсказан принцессе ее дурманящей разум яростью, он с размаху плюхнулся в самое гнилостное, самое стылое, самое бескрайнее во всей Вселенной болото. В последний миг искра сострадания кольнула ее сердце, и она осветила зеленую ночь, простершуюся над неоглядной топью, жутковатой вспышкой одинокой звезды.

“Вот и пусть постранствует, — сказала она себе, одновременно пытаясь унять бившую ее дрожь и силясь улыбнуться — то и другое не очень‑то у нее получалось. — Помыкается по такому‑то свету. Охладится. И больше о нем не думать!”

Она пригнулась к шее коня, поднимая его в полет. Ветер и хлестнувшие слева игольчатые лапы исполинских деревьев вернули его к действительности. Не на прогулку же она выехала — надо искать место для Кукушонкова отпрыска. Она вдруг поймала себя на том, что думает о будущем птенце совсем как о человеческом детеныше. А почему бы и нет? Кукушонок — не поводырь в отставке. Он — член семьи.

Белая тень скользнула над ней — Гуен, пропадавшая неизвестно где все последние дни. Еще одно существо, состоящее со всеми ними в непонятных родственных отношениях. Исполинская птица легла на левое крыло, вместе с конем описывая широкий круг над лесистым островом, протянувшимся с запада на восток, точно гигантский ящер, подставляющий южному солнцу свой правый бок. Сходство подчеркивали четыре крошечных островка, попарно прилепившиеся к каждому боку — во время отлива они смыкались с сушей, так что на них можно было перебраться, не замочив ног. До сих пор ни у кого из островитян не появлялось желания совершить экскурсию на эти неуютные скалистые выступы, так же как и Бирюзовый Дол, несомненно, вулканического происхождения, тем более что два из них были непроходимо загажены сонмищем морских птиц; ввиду их сходства с игуаньими лапами их так и называли — Правая Передняя, Левая Задняя… Сокращенно ПэПэ, ЭльПэ, ПэЗе и ЭльЗе, а между собой, когда это не могло коснуться принцессиных смуглых ушек, дружинники величали их по–своему: Попа, Лопа, Пиза и Лиза. Конь и сова набирали высоту, так что все четыре “лапы” были видны сверху одновременно.