Чакра Кентавра

— Здесь их нет, не бойся, — угадала ее мысли тихрианка. — Эти твари теплолюбивы. И крутятся там, где люди.

— Но они воскресили твоего Рахихорда, — неуверенно продолжала мона Сэниа, с изумлением отдавая себе отчет в том, что она, собственно, защищает крэгов.

— Да, временами они это делают. Но не из сострадания. Каждый возвращенный к жизни несет на себе печать: “анделисы — спасители всего сущего”, словно эти слова огненными буквами горят у них во лбу. Скажи, после чудесного возвращения Рахихорда ты сама не уверовала в это?

Принцесса была вынуждена понуро кивнуть.

— А кроме того… у меня нет четких доказательств, но я полагаю, что каждый воскрешенный несет в себе заложенную анделисами информацию, выгодную…

— Информацию? — этот термин, слишком неожиданный из уст варварки, заставил мону Сэниа снова насторожиться.

— Разве на твоей дороге нет такого слова? Это означает — корзинка с разными мыслями. Вот все то, о чем сплетничают в гареме…

— Я поняла, — оборвала ее принцесса. Действительно, этот специфический термин, так неожиданно выданный транслейтором, на языке Тихри мог существовать в какой‑нибудь совершенно посконной форме. — Но ведь вместе со старым рыцарем они воскресили и ребенка?..

— Вот именно. Подозреваю, что ребенок, возмужав, станет самым фанатичным пропагандистом…

Опять транслейтор.

— Ты меня убедила, — у моны Сэниа нарастало какое‑то предчувствие, что ей не стоит задерживаться здесь ни па одну лишнюю минуту. — И более того: могу тебе признаться, что с наслаждением вымела бы эту пернатую нечисть прежде всего с собственной планеты. А уж с Тихри — это в придачу. Но я поклялась оставить все как есть.

Паянна подалась вперед:

— Но ведь эта клятва касалась только твоей дороги?

Мона Сэниа прикрыла глаза. “Ты можешь поклясться, что сделаешь все, чтобы эти слова стали для Джаспера законом?” Венценосный крэг промахнулся — ему следовало бы сказать “для всех миров”.

— Я не могу обещать тебе, что начну что‑нибудь делать немедленно, — обнадеживать эту странную, полную решимости женщину у нее не хватило духа. — Ты, наверное, не знаешь, но я прибыла сюда, чтобы попытаться найти ту… ту, которой князь Оцмар завещал голубую звезду.

— Об этом весь гарем уже знает, — усмехнулась Паянна. — В корзинке наших новостей эта — с самого верху. Но ведь говорят, что на ее могилу наложено заклятие — ни один человек с Тихри… там еще упоминали два мира, но я не запомнила названий — ни один не сможет отыскать ее. Ты из этих миров, белокожая?

— Да. Значит, мы пытаемся напрасно? Что же делать?

— Ну это просто. Законы волшебства хороши своей незамысловатостью. В твоем деле ничего не смогут сделать все люди трех миров. Ну так найди четвертый мир, такой, в котором отыщется смелый воин — или, если посмотреть с другой стороны, легковерный дурачок, — который не побоится отправиться с тобой в ледяной Ад.

Принцессу потрясла даже не легкость, с которой эта странная, удивительно независимая женщина подсказала ей решение, казалось бы, тупиковой ситуации; глядя па это неподвижное, застывшее, точно маска из черного дерева, лицо, она почувствовала ту притягательность которую всегда ощущала, стоя над бездной.

Маска снова дрогнула, невидимые черные губы разлепились:

— Не теряй времени, светлокожая. И запомни: пашей дорогой правит не Милосердный князь. И даже не солнцезаконники. Здесь правят анделисы, а им голубое золото не нужно. И они всеведущи, потому что, облегчая муки умирающих, они узнают абсолютно все, что происходит на Тихри.

— Разве они умеют читать мысли?

— Какой‑то способ у них имеется…

— Знаешь ли ты, Паянна, что ты — самый мудрый человек из всех, кого я встретила па солнечной Тихри? — черное лицо осталось неподвижным, хотя мона Сэниа ожидала, что в ответ на ее искренние слова эта туземка хотя бы поведет своей заплетенной в косичку бровью. — Так вот, Паянна: когда я найду возможность прилететь сюда в следующий раз, я хотела бы знать — каким образом анделисам удается проникать в тайну человеческой мысли.

Черно–угольная маска качнулась в едва угадываемом кивке.

— Ну, возвращаемся…

В княжеской палатке было пусто, если не считать сибиллы, который, сидя на подушках по–турецки, самозабвенно чиркал зажигалкой.

— Ты учти, запасы волшебного огня не безграничны!

— Упреждать надо было сибиллу обездоленного!

— Цыц, обездоленный! — прикрикнула па него Паянна. — Ишь, кисеты напоясные брякают — наклянчил, наворовал…

Милые бранятся — только тешатся.

— Князь?..

— На горе, на горе. С твоими. А Чернавку спровадили па твою дорогу. Только грех это, грех, и окажет он себя…

Мона Сэниа исчезла, не прощаясь.