Чакра Фролова

Начальник особого отдела дивизии 22-й армии капитан Владимир Петрович Веселый сидел напротив Фролова и жевал дымящуюся папиросу. Изредка затягивался, но все-таки больше жевал. Измятая папиросина гуляла из стороны в сторону, как будто никак не могла пристроиться. Глядя на это равномерное блуждание, похожее на нервное качание маятника, Фролов подумал, что, возможно, это какой-то отвлекающий маневр. Или гипнотизирующая уловка. Может, в особом отделе их так учат раскалывать допрашиваемых. Жертва входит в состояние транса и подписывает любое признание. Но капитан не требовал никакого признания. Он даже не смотрел на Фролова. Просто листал какое-то дело и задумчиво молчал. Фролов тоже молчал – не начинать же первым. Он от нечего делать стал разглядывать небогатое убранство избы, в которой они находились. Она ему напомнила о Невидове и приятно защемила сердце – интересно, как там Никитин? В эту секунду Веселый громко захлопнул папку, отложил ее в сторону и… подмигнул.

– Ну, что, Александр Георгич, поговорим?

Фролов кивнул.

Веселый задавил измочаленную папиросу в щербатом блюдце и достал из пачки новую. Заметив жадный взгляд Фролова, протянул и ему одну. И даже услужливо поднес зажженную спичку.

– А то, знаете ли, у меня от всех этих изменников и паникеров голова уже кругом. Скучные люди… Без фантазии. Один на весь взвод трепался, что война проиграна, другой в освобожденной деревне икону позолоченную спер из местного антирелигиозного музея, третий самострел себе устроил – причем в упор стрельнул, так что вся рука порохом обожжена, а четвертый и того хлеще: решил к немцу перебежать. Ну, решил и решил. Так нет – стал немецкий учить. Чтоб уж наверняка, как говорится. С гарантией. Достал где-то учебник школьный и по ночам шпрехал себе под нос. Но и это ладно бы – так он же еще себе на листочек нужные фразы и слова выписывал. А фразы такие: не стрелять, я ненавижу большевиков, я могу помочь и так далее. Не, ну, хочешь бежать, беги. Но дневник-то зачем вести? Тренируй память, раз такой конспиратор. А потом они все здесь сидят, носами шмыгают, как двоечники в кабинете у директора, а я с ними возись. Думаете, большая радость? К тому же… начнешь такого вот субчика допрашивать, а он двух слов связать не может. Бе, ме… Попробуй тут протокол составь. Нервы-то у меня не железные. Не выдержишь, гаркнешь: «Когда, рядовой такой-то, приняли решение дезертировать?!» – а он только голову в плечи втянет и мычит что-то невнятное. А ведь небось на своем заводе или в колхозе активистом был, с трибуны выступал, мнение свое высказывал, рационализаторские предложения вносил. Вот я и думаю… А может, не было никакого мнения у него, а?

Не дождавшись ответа на этот риторический вопрос, Веселый вдруг разразился хохотом.

Фролов невольно улыбнулся – уж больно заразительным был этот смех.

– И тогда приходится самому все расписывать, а им только на подпись давать. Читать умеют и то хорошо. Хотя попадаются и безграмотные. А вы, как я понял, человек творческий. Кино снимаете. А кино что? Кино – важнейшее из искусств. В общем, я наконец помолчу и послушаю гладкую русскую речь.

Сказано это было без малейшего сарказма или скрытой угрозы. Наоборот, очень добродушно. Иными словами, особист Веселый действительно был веселым. Причем дружелюбно веселым. Что тоже важно. В конце концов, бывают веселые садисты. Он был не из их числа. Что же до фамилии, то в свое время ему, только-только перешедшему в НКВД из комсостава Красной армии по ранению, предлагали сменить легкомысленную фамилию. Но поскольку предлагали, а не требовали, он отказался. Биография у него была идеальная, послужной список тоже неплохой – чего ж стесняться? После некоторых колебаний начальство оставило Веселого в покое. Тем более что новую службу он освоил легко и быстро пошел по карьерной лестнице (в те времена, впрочем, это было в порядке вещей – и поднимались быстро, и падали с такой же скоростью). Кроме того, оказалось, что и фамилия новичка, и его манера ведения допроса располагали арестованного к доверию. А доверие иногда эффективнее угроз.

«Надо же, – подумал Фролов. – И ведь не какой-то там писательский псевдоним типа Артема Веселого, а самая настоящая фамилия. Угораздило ж такого очутиться в особом отделе НКВД, где уместнее звучало что-нибудь вроде Угрюмов или Хмуров».

– А с чего начинать? – спросил Фролов. – Я уже, вроде, представился… Родился в…

– Не, это скучно, – перебил его Веселый. – Это я и потом записать могу. Вот вы, значит, по профессии кинорежиссер?

– Да. Работал на «Белгоскино» в Минске.

– Вот! – обрадовался Веселый. – А что сняли? Может, я видел.

– Не видели, – хмуро буркнул Фролов. Хотел добавить «и не увидите», но не стал.

– Ну ладно. Давайте тогда сразу с 22 июня. Где были? Как узнали о начале войны?

Фролов подробно рассказал о своей командировке, о Никитине, о том, как застряли в Невидове, как туда вошли немцы…

Веселый с огромным интересом слушал рассказ Фролова. Искренне восхищался каждым «сюжетным» поворотом и подталкивал собеседника к новым подробностям.