После полудня Фролов вернулся в сарай, где лег дожидаться Никитина – на вечер у них был запланирован побег. После многочасового рытья приятно (если это слово тут уместно) ныло тело, и жизнь обретала смысл. Словно Фролов выполнил какую-то программу, заложенную при рождении. Что-то вроде построенного дома и посаженного дерева. А может, это был и не смысл вовсе, а просто какое-то умиротворение. Ибо смерть в лице погибших солдат вошла в мир Фролова с такой беспощадной и бессмысленной будничностью, что эта будничность невольно передалась и ему самому. Жили люди – умерли люди. И дела до них нет никому. А за что умерли? А бог знает. Все просто. И эта простота не пугала, а, наоборот, успокаивала и убаюкивала. Фролов чувствовал, что перед опасной поездкой в Минск это спокойствие было ему необходимо.
Ближе к вечеру он все же спустился вниз и напросился в дом Гаврилы на ужин, поскольку живот сводило от голода. Про свой отъезд он говорить не стал. Да и зачем?
Затем вернулся в хлев и вскарабкался на свое привычное место. От долгожданной сытости слипались глаза, и Фролов задремал. Но выспаться не успел – его разбудил оператор.
– Что, уже? – встрепенулся Фролов.
– Ну да, – как-то смутился Никитин.
Заметив нерешительность в интонации обычно решительного оператора, Фролов нахмурился.
– Ты чего-то недоговариваешь.
– Послушай, Александр Георгиевич, – смущенно произнес Никитин. – Ты уж прости меня, но… в общем, остаюсь я.
– То есть как это «остаюсь»? – вытаращил глаза Фролов. – Ты ж, Федор, сам рвался! Уговаривал меня, планировал. А тут раз и на попятный. Сам же говорил – самое время!
– Да я все понимаю, – с досадой сказал Никитин. – Но… чего мне там делать в Минске твоем? К немцам попаду – значит, голодуха. К нашим – значит, воевать пойду.
– Здрасьте, посрамши! Не ты ли меня учил Родину любить?
– Ну было дело. Просто… Фимка-то, кажись, того…
– Что «того»? – захлопал сонными глазами Фролов. – Померла, что ли?
– Типун тебе на язык, – сказал Никитин и сплюнул три раза через плечо. – Тяжелая она.
– В смысле? А-а… Господи… Стоп. Это на двухнедельном-то сроке тяжелая?
– Трех, – поправил Никитин.
– И как же это она поняла?
– Да хер ее знает. Говорит, что бабы такое чувствуют.
– А, может, врет? – засомневался Фролов. – А то как-то быстро это у вас.
– А зачем ей врать?
– Господи! Ну чтоб тебя удержать. Ей-то, поди, головой рисковать неохота.
– Но один-то раз уже рисковала.
Фролов замолчал – и вправду, один-то раз Серафима пыталась уйти с ними.
– Может, и врет, – вздохнул после паузы Никитин. – А может, и нет. Клещами мне ее, что ли, пытать теперь? А если не врет, а меня на войне кокнут, то ей как с ребенком выживать? Ну не могу я ее тащить через весь фронт. Сейчас-то вооон куда немцы забрались – поди обгони…
Фролов невольно зевнул и задумался – без Никитина бежать как-то не хотелось.
– Слушай, Александр Георгич, а, может, и тебе остаться? Ну что ты там забыл? Варю эту?
– А ты откуда знаешь? – удивился Фролов.
– Да кто ее не знает, – поморщился Никитин. – Ты сейчас не обижайся, но я мужик прямой. На ней же пробы ставить негде. А о том, что ты с ней крутишь, пол-объединения знало.
– М-да? – задумчиво хмыкнул Фролов, его почему-то уже ничего не удивляло.
– Так оставайся. Здесь все лучше, чем в городе. Все ж таки лес и так далее.
– Нет, Федор, – мотнул головой Фролов. – Я поеду. Надо мне ее увидеть. У тебя Серафима, у меня Варя. Просто так отсиживаться не хочу. Я и так полжизни отсидел. Ну а пошлют воевать, значит, пойду воевать.
– Твое дело, – пожал плечами Никитин. – Но только с чего ты взял, что она там еще? Скорее всего, уже с мужем уехала. Он же у нее какая-то шишка. Такие линяют быстро.
– Значит, уехала. А если нет?
– Тьфу ты! – сплюнул оператор. – Влюбленный – все равно что идиот.
– Чья бы корова мычала.
– Ладно. Дорогу я тебе покажу. Водить ты и сам можешь. Хотя я бы на твоем месте еще подумал – на хрен надо жизнью рисковать?
– А если ею не рисковать, зачем она тогда вообще нужна? – спросил с досадой Фролов.
– Не знаю. Но не так же бессмысленно. Впрочем, смотри сам. Фимка тут тебе немного еды собрала. Ну, огурцы, помидоры, картошка вареная. И курева немного.
Никитин, все еще стоя на лестнице, приподнял руку с узелком.
– Вот за это спасибо, – искренне поблагодарил Фролов. – Хотя я трофейным табаком обзавелся. Но много – не мало.
– Ну, пошли тогда, что ли? Проедусь с тобой к Кузявиным. А там дуй по прямой – авось кривая вывезет.
И улыбнулся собственному каламбуру.
Фролов застегнул рубашку и стал спускаться вслед за оператором.
Во дворе было тихо. Тузик дернулся, но увидев, что свои, не издав ни звука, снова лег. Скрипнув калиткой, Никитин с Фроловым вышли на залитую бледным лунным светом дорогу.
– Ты с Гаврилой за меня попрощайся, – сказал Фролов. – А то как-то неудобно вышло.
– Заметано, – кивнул Никитин.
Они прошли мимо поваленного телеграфного столба. Ни радио, ни «тюльпана» рядом не было – видимо, Тимофей забрал технику домой на починку.
Во дворе климовского дома Никитин бойко обстукал и общупал грузовик.