Но дядя Яша на карельскую березу не обратил внимания, хотя при нем и при маме панелей не было. По-хозяйски, сняв китайские кожаные сандалии и бросив их на пол, он прошел на кухню и открыл дребезжащий холодильник ЗИЛ, до которого у меня никак не доходили руки. Дядя Яша достал четыре сосиски «Останкинские», полбатона белого хлеба и пакет липецкого кефира.
Медленно и торжественно белая тягучая жидкая змея вползла в прозрачную толстостенную кружку. Дядя Яша облизнулся. Сдобный хлеб, мягкий и рассыпчатый, нырнул в горло, куда за ним неспешно последовал кефир. Редкие брызги падали на ламинат, образуя слезинки. За окном дети пинали мяч и кричали: «“Зенит” – чемпион!» Где-то у Люблинского пруда пятилетний мальчик требовательно кричал мамаше: «Хочу айпад!», а та спокойно твердила: «Хочется – перехочется».
Потом я взял самодельную доску, и мы пошли в парк. Уселись на салатовые скамьи с бетонным широким основанием, и я стал учить его шахматам. Как ходят щекастые шустрые пехотинцы, как прыгают с клетки на клетку тонконогие горделивые кони, как важные индийские слоны, страдающие плоскостопием, величаво расхаживают по полю, как дерзкая королева – предводительница амазонок, позвякивая доспехами, переходит, куда хочет, создавая хаос и смятение в стане врага.
А потом я зажал в кулаках белую и черную пешки и сунул их дяде Яше под нос, но когда я поднял голову, то понял, что Мастер умер. От него, как и от мамы, еще не шел сладковатый запах, и я даже вызвал «скорую помощь», но пока машина летела, я понял, что Яков Борисович умер. Через три часа приехали его дети и забрали тело, и никто из них не спросил, кто я такой, почему держу под мышкой шахматную доску и кем прихожусь их покойному отцу.
Шиворот-навыворот (повесть)
Все приколы нарастают в течение года. То жену заподозришь в работе в спецслужбах, то работодателей в зомбировании подчиненных, то повстречаешься с масонами. Иногда даже разговариваешь с дальними мирами и громко кричишь в толпе.
Если у тебя сердобольные близкие, то они начинают лечить без врачей. Дают капсулы с порошками, куда подбрасывают таблетки. Я обычно по следам ногтей на капсуле догадывался о вложенных кружочках, доставал их и скармливал во дворе собакам.
Так происходит весной и осенью, а летом и зимой успокаивается, словно ничего и не было. Ходишь с нимбом, так как лицо приобретает вид херувимский. А как приходит весна, все начинается заново. Прослушка, заговоры и враги повсюду.
Обострение, из-за которого забирают в психушку, наступает неожиданно. Я проснулся, а у меня отказали мышцы век. Ресницы не смыкаются, все движения, как у робота. Сослуживцы говорят: «Что, Слава, заново ходить учишься?»
Тут можно подумать все что угодно: про шпионов, про внеземные цивилизации, про сатрапов-работодателей и про агента-жену. Бежишь без спроса домой.
Лежишь на постели и не берешь телефонную трубку, чтобы на расстоянии не зомбировали. Идешь в магазин и покупаешь ноль-пять, чтобы залить святую воду в организм. Еще ходишь по церквям и ищешь, где есть хор. Когда находишь, то тоже бежишь, потому что треск свечей в церкви зомбирует. Рыщешь по улице, и тебе кажется, что люди повторяют твои движения и тобой манипулируют, а ты убираешь манипуляции командой «Снять».
А потом приехали жена, брат, теща, отец и наряд милиции. Когда появилась бригада психиатрической помощи, все стали говорить, что я убиваю молотком жену, потому что если этого не делать, то положить меня очень сложно. Я честный гражданин великой страны, и нарушить мои гражданские права никто в первый раз не может. Поэтому все врут, даже наряд милиции врет, так как получил денюжку от жены и очень этому рад.
Когда меня засовывают в машину, то везут самыми запутанными дворами, чтобы я не мог в одиночестве вернуться. Мне кажется, что санитар закрывает мои глаза рукой, а водитель усмехается. Санитар и водитель у отца получают денюжку.
Когда меня брали и вязали, я помню главного врача отделения. С седой шевелюрой, он склонился надо мной и сказал: «Смирись, ибо в смирении есть покой».
Я подергался и порыпался, но в целом особо не побунтуешь. Тогда подошла старшая сестра и погладила меня по голове: «Вот на этом подоконнике знаменитый поэт С. написал свое послание к дворнику Степанычу, а в этом карцере пел с гитарой бард Н. Он утром встал во время обхода профессоров и запел, а те ему – браво, браво. Рядом с твоей постелью лежал знаменитый футболист Ж. Он, когда из Бразилии летел, бегал по самолету и называл себя белым Пеле. Смирись». И я смирился, потому что вспомнил, что про тринадцатую психиатрическую больницу есть стих у Ц., а сам Ц. и его стихи мне нравились.
Когда с тебя снимают одежду и уносят в хранилище, то это не обидно. Но когда у тебя, как в тюрьме, забирают ремень, то понимаешь, что можно было и в петлю слазить, а не дают. Нарушение прав личности во имя сил справедливости и порядка. Еще забирают все острое, а ты кричишь: «Как я бриться буду?!»