Чай со слониками

Поехали вдоль Старого города: величественного, желтого, как песок, похожего на пустынного исполина посреди мирного оазиса. Промелькнуло арабское кладбище с мраморными надгробиями и голубой вязью букв, послышались печальные крики муэдзинов. Вот из Яффских ворот выходят датишники с болтающимися пейсами, в блестящих хипстерских очках, с рыжими бисеринками родинок на руках, в черных наглухо застегнутых в жару прямо до подбородка пальто, в круглых плотных шляпах а-ля семидесятые. Что-то энергично обсуждают на иврите, медные глаза блестят. У Сионских ворот при свете оранжевых фонарей стоит православный священник в черном одеянии, с полуметровым золотым крестом и в четырехугольном клобуке. Смотрит на нас, зевает. Тыкаю пальцем:

– Наш?

– Похоже, униат, – отвечает Люба.

Пока я осматривался, водитель Халед спросил у Любаши, что делаем завтра. А мы должны были в Вифлеем на автобусе поехать. Халед предложил свозить за шестьсот шекелей плюс всю автономию показать.

– Со мной блокпосты у разделительной стены легко проскочите. Я араб. А без меня будут обыскивать два часа.

Врет, думаю, мы же русские, мы лучшие друзья палестинцев, а сам отвечаю через Любу, – переведи ему, двести шекелей, – надеюсь, что откажется, на автобусе дешевле в разы.

А Халед взял и согласился. Пришлось ехать с утра на его машине.

Сидим на двух скамейках одноместных возле отеля, такого высокого, что весь город из нашего номера виден. Ждем Халеда, завтрак в животах урчит. Еще и с собой на целый день прихватили.

Ждем-ждем, надоело маяться, хотел позвонить, но тут Халед появился на перекрестке и замахал смуглой волосатой рукой из открытого окна.

– Миха, Миха!

Запомнил.

Всю дорогу, показывая то направо, то налево на возделанные зеленые поля, на ухоженные леса с трубками воды у каждого дерева, на рощи финиковых пальм, на песчаные глухие небоскребы, на развеселые поселки таунхаусов, Халед рассказывал:

– Это наша земля, арабская, палестинская, мы здесь всегда жили, мы здесь хозяева, здесь наши могилы, здесь ходили наши пророки.

– До евреев здесь была пустыня.

– Это наша, наша земля. Вот посмотри, стену построили, – и ткнул пальцем в длинную разделительную дуру с колючей проволокой сверху. Такие конструкции в России провинциальные власти ставят вдоль проезда президента РФ, чтобы не было видно разрухи и безнадеги.

– Вы же ракеты пускаете.

Араб резко обернулся и сверкнул вороньими глазами, провел рукой по масленым кучеряшкам. Бедную машину повело в сторону. Переборов себя, Халед уставился на дорогу и вдруг спросил:

– Знаешь, как Масличная гора называется по-арабски? Джабаль-э-Тур!

Тут Любаша оторвалась от путеводителя по Вифлеему, поправила сиреневый платок, накинутый на длинные волосы, и спросила:

– Тяжело вам, наверное?

– Да, да, когда-нибудь наступит день, – жарко и радостно ответил Халед, в поисках сочувствия посмотрев на мою жену. – Вот я из Саудовской Аравии. Арабы считают предателем, евреи понятно… гражданства никакого, паспорта нет, одна справка.

– А как же ты лечишься? – перебил я.

– По еврейской социальной страховке.

Халед осекся и всю дорогу до блокпоста молчал.

Нас и вправду не проверяли. Он кивнул сквозь стекло красивым широкоплечим автоматчикам в беретах и с калашами, лениво посасывающим сигареты, и те вальяжно и спокойно махнули ему, мол, проезжай, старина, словно он ежедневно, как паром, по расписанию переправляет в Палестину русских придурков-паломников.

Халед должен был доставить нас к храму Рождества Христова. Но мы сквозь сеть торговых улочек, где из бесчисленных лавок непобедимого китайского ширпотреба палестинцы что-то кричали нам по-русски (Путин, Москва, молодцы, кхараше), выскочили на гранитный пятачок, забитый малолитражками, и нырнули вниз по холму, чтобы вывернуть у какой-то лачуги с кондиционером, забитой шмотьем с яркими вьющимися арабскими узорами.

– Это что? Что за ерунда? Где церковь? – спросил я, хлопнув дверью.

– Buy, buy, must buy, – заискивающе заюлил Халед и направился к высокому седовласому хозяину магазинчика, приобнял его и сказал: «Хабиби».

– Оставь его, Мишенька, – бросила Люба, спускаясь вниз по ступеням в полуподвальное помещение. В сопровождении важного, но услужливого хозяина-палестинца в жилетке и куфии мы стали ходить вдоль полок: православные иконы, католические витражи, серебряные крестики и серьги, нарды, кальяны, парчовые халаты, чеканные украшения, картины, резьба, бусики. Дрянь, одна дрянь. Откуда-то с задних полок Любаша вытащила подсвечник на девять свечей.

– Silber, Puresilber, – сказал почему-то по-немецки хозяин, – семьсот долларов, – и принес нам по стакану газированной воды из холодильника. От мягкой стылой воды, подкрашенной лимоном, ломило зубы. Пока мы пили, я рассматривал подсвечник. На нем были замысловатые старинные знаки на неизвестном языке, возможно и забытом, чем-то даже пугающие и вместе с тем притягательные.

– Странный подсвечник, – подумал я и сказал вслух: – Сто пятьдесят.

– Фри хандредз, – заспорил лавочник.