Чаепитие за горизонтом событий

– Господин Рекю, не говорите мне о войне с пруссаками, я сам там был, знаете ли. Я понимаю, что Вы заплатите мне немного, чего таить. Но я всё равно благодарен, Вы единственный, кто согласился опубликовать мои рассказы. В конце концов, они ведь для людей, а не для звонкой монеты, – ответил молодой джентльмен двадцати семи лет на вид в потёртом, но чистом сюртуке, с тёмными курчавыми уложенными волосами и аккуратно подстриженной бородой и усами. Также следует упомянуть взгляд больших серых с голубизной глаз, добродушно смотревших из-под пенсне на редактора.

– Благодарю за понимание, господин Трасиньяр. Вот Ваши пять франков. Не скрою, мне было приятно с Вами сотрудничать, и, надеюсь, это не последняя наша с Вами встреча, – проговорил господин Рекю.

– Благодарю месье. Это не совсем то, на что я рассчитывал, но я надеюсь на будущее сотрудничество. Благодарю Вас, что уделили мне время. Хорошего дня! – сказал Пьер, вставая, чтобы пожать руку редактору.

– Благодарю! Не прощаюсь с Вами, – заметил господин Рекю, отвечая на рукопожатие.

Писатель вышел из редакции в не столь радужном расположении духа, как бывало прежде. И небо разразилось потоками слёз, как бы выражая в каждой капле сочувствие неоценённому таланту героя. Пьер уныло брёл по запруженному кварталу Рошуар… «Каких-то пять франков, – думал он. – Этого едва ли хватит, чтобы пережить ближайшие пару дней».

Вокруг шумел столичный день. Посреди этой невероятной и невообразимой кутерьмы и гама, через которые, казалось, писатель, не в состоянии был пробраться, он вдруг уловил лёгкий и нежный порыв изливаемых шарманкой звуков. Пьер последовал по нотной дорожке и остановился в нескольких шагах от старого шарманщика. Шарманщик был в почтенных летах, одетый в старую, поношенную, запачканную застарелыми пятнами грязи форму сержанта французской армии. Из-под форменной фуражки выбивались седые засаленные волосы. Шарманщик был слеп.

«Мда… А ведь кому-то ещё хуже, – рассуждал про себя Пьер. – Хотя, далеко ли мне да такого же нищенского существования, когда вынужден цепляться за каждый грош всеми своими талантами. И всё же как плохо обходится жизнь и страна с военными! Вот ты нужен для защиты своей Родины, здоров и силён, а потом вдруг – раз, и война закончилась, а ты достопочтенный калека, которому приказали долго жить на нищенское пособие, отправляя под молоток заслуженные награды – отход промышленного производства под названием „Война – пополнение счетов монополистов“…»

Шарманщик пел чистым голосом, распахивающим настежь душу, приоткрытую лёгкими прикосновениями подручного инструмента. В его голосе незатейливые песенки парижских гаврошей, перетасованные с народными и национальными произведениями, обретали окраску волшебных симфоний.

Изо всех бедняков, которые в таком большинстве просили милостыню на каждом углу кварталов, этот был особенный. Потому что ни о чём не просил и ничего не требовал – только отдавал, отдавал самое дорогое в очень тяжёлые времена. Он, казалось, один во всём Париже старался быть собой, смотря поверх насущных каждодневных забот, пытаясь дать всем его окружавшим частичку тепла среди горечи потерь послевоенных дней. А люди по страшной иронии судьбы просто проходили мимо. Кто-то просто не имея денег, а кто-то кидая жестокие взгляды, отражающие толкотню сомнений в отношении слепоты и нищенства старого шарманщика. Пьеру было особенно больно, когда он встречал такие взгляды, и сейчас, опустив зонт и колпак, подставив свою голову барабанной дроби капель дождя, он молча стоял, а по его щекам катились слёзы – настолько это было искусно, настолько трогательно и трепетно, что он вспомнил о тех временах, когда Париж был совсем другим. Из полученных в редакции денег он отсчитал два с половиной франка и бережно положил в маленькую деревянную мисочку, что стояла на шарманке. Пьеру показалось, что на мгновение голос старика дрогнул, а смягчённые черты лица, наконец, отразили улыбку…

Ещё долго на пути к дому Изабель он слышал голос шарманщика и звук инструмента. Пьер не знал и не мог знать, что уже через день отец Реми, как называли жители улиц импресарио, скончался от острого воспаления лёгких, которое он подхватил под непрерывным холодным дождём, пытаясь разжечь огонёк тепла в сердцах парижан. За несколько часов до своей смерти он роздал все деньги Пьера самым нуждающимся и покинул мир с кроткой спокойной улыбкой на лице.

Тем временем Пьер спешил к своей Изабель – юной леди, к которой он питал самые нежные и искренние чувства. По дороге к её дому он купил пять самых красивых роз, что нашлись у владельца цветочной лавки на углу проспекта Фрошо, тем самым потратив последние остатки своего гонорара. Но разве важно это, когда речь идёт о самом дорогом человеке…

Он довольно скоро подошёл к дому №36 на улице Жана-Батиста Пигаля и, оправив сюртук, постучал в дверь. Через несколько мгновений, кокетливо улыбаясь, появилась Изабель Шанти.

– Добрый день, Пьер, рада Вас видеть!