Чаадаев

Неизвестно, дошло ли до Бенкендорфа объяснение Киреевского, написанное Чаадаевым. Во всяком случае, в московском обществе оно получило широкое хождение и живо обсуждалось. (Вспоминая позднее запрещение «Европейца», его неудачливый редактор писал Л. С. Хомякову: «Оправдание мое, которое ходило тогда по Москве, было написано не мною, и не по моим мыслям, и распущено не по моему желанию».) Петр Яковлевич же частично менял свои взгляды под воздействием текущих событий и активно распространял их в интеллектуальной среде, искал, как когда-то в юности, «надлежащий путь» к славе и, кажется, готовился к отнюдь не анонимному диалогу с правительством.

8

Изменение этих взглядов отражало взаимосвязь подспудно продолжающегося разочарования в исторической роли Европы и растущей надежды на Россию в деле определяющего влияния на «вселенскую судьбу всех вещей». В письмах 1832 и 1833 годов к Шеллингу и к А. И. Тургеневу вдруг обнаруживаются новые штрихи живого и в будущем постоянно противоречивого развития чаадаевской мысли. Его надежда питается наблюдениями над молодым поколением, жадно устремленным к просвещению, а также отсутствием на русской духовной почве «закоренелых предрассудков», «старых привычек», «упорной рутины», которые мешают в Европе воплощению «великих идей».

В послании к Николаю I, составленному в июле 1833 года, появшиеся надежды значительно усилены. «Я полагаю, что на учебное дело в России может быть установлен совершенно особый взгляд, что возможно дать ему национальную основу, в корне расходящуюся с той, на которой оно зиждется в остальной Европе, ибо Россия развивалась во всех отношениях иначе, и ей выпало на долю особое предназначение в этом мире. Mне кажется, что нам необходимо обособиться в наших взглядах на науку не менее, чем в наших политических воззрениях, и русский народ, великий и мощный, должен, думается мне, во всем не подчиняться воздействию других народов, но со своей стороны воздействовать на них…» Благоприятным условием для такого воздействия Чаадаев считает и особенности единящего государственного строя, способствующего совершенному подчинению чувств и мыслей русских подданных чувствам и мыслям монарха. Давая подобные рекомендации царю, Петр Яковлевич предлагал свои услуги по их осуществлению и просил себе должность в министерстве просвещения, тайно надеясь на роль главного советника в этой важной отрасли правительственной деятельности.

К службе подвигали его и финансовые затруднения, и повышавшийся авторитет, и популярность в обществе, что укрепляло его желание взять на себя роль одного из активных проводников «политики рода человеческого». За протекцией ему пришлось обратиться в начале 1833 года к тому самому генералу Васильчикову, под началом которого он некогда служил. Если бы он руководил каким-нибудь административным учреждением, отвечал последний, то дело Чаадаева было бы улажено наилучшим образом. В теперешнем же своем положении Васильчиков может быть только просителем и посредником. Люди, к которым он обращался, признают высокие качества и прежние заслуги Петра Яковлевича, но затрудняются найти место, соответствующее его чину отставного ротмистра. Он извещает далее своего бывшего адъютанта, что Бенкендорф изъявил готовность помочь ему и просит его написать подробнее о своих желаниях. И Екатерина Гавриловна Левашева советовала Чаадаеву не пренебрегать расположением начальника III отделения, которого она считала добрым и образованным человеком.

Бенкендорф искренне надеялся помочь своему бывшему сослуживцу и боевому товарищу, с которым он встречался лично при неустановленных обстоятельствах после возвращения Петра Яковлевича из заграничного путешествия. Одновременно он отдавал приказы о наблюдении за образом жизни и знакомствами отставного ротмистра, чья возраставшая известность и пропагандистская активность привлекали внимание соглядатаев.

Отставной гвардии полковник Чеодаев, говорилось в одном из доносов, перевирающем фамилию и повышающем в ранге подозрительное лицо, ведет жизнь странную и пишет какие-то сочинения, которые все потихоньку читают, а достать невозможно. Но слух идет, «что они основаны на преобразовании России и там будто выводится, что католическая Религия есть настоящая и потому должно всем ее принять…». Александру Христофоровичу хорошо было известно, сколько раз в неделю Петр Яковлевич обедает в Английском клубе, с кем встречается ежедневно, а с кем — пореже, какой замок в его квартире и как заперта дверь в ней, когда приходят гости. Столь же тщательно велось наблюдение во время приездов в Россию и за Александром Ивановичем Тургеневым, который, по секретному сообщению соглядатая, даже во время бритья убегал от парихмахера что-то писать.