Быть русскими – наша судьба

Вряд ли искавший способа поднять авторитет партии Сталин пришёл к своей политике репрессий путём именно таких философских размышлений. Её подсказала ему не логика, а интуиция. Впрочем, большого ума для этого было не нужно, сами обстоятельства толкали его в этом направлении. У властителя, пожелавшего оставаться атеистом, просто не было другого выхода. И тот выход, который избрал Сталин, был нисколько не оригинальным, более того, он был весьма банальным и применялся в истории бесчисленное число раз.

Но уточним терминологию. Мы прочно привыкли говорить о сталинских «репрессиях», но это неудачное слово. Репрессии, согласно определению, суть «карательные меры», «наказания». Они всегда применяются против какой-то группы населения. То, что ввёл в нашу жизнь Сталин, следует именовать иначе – это был террор, ибо смерть была введена в наше общество не для того, чтобы покарать кого-то за его проступки, а для того, чтобы все одинаково чувствовали постоянное присутствие рядом с собой этой грозной потусторонней силы, трепетали перед ней и, зная, что она находится в распоряжении товарища Сталина и его соратников, видели в них небожителей, посвящённых в тайны бытия, верховных жрецов, которые одни знают, куда вести свой народ. Старые люди ещё хорошо помнят это отношение к «вождям» как к сакральным фигурам, и глубинной причиной такого отношения, которую мы не осознавали, было то, что они имели полномочия в любой момент оборвать нить жизни любого человека. Сделавшись распорядителем меча террора, Сталин мистически поднялся на уровень громовержца Зевса, распоряжавшегося молнией, то есть став богом.

«Террор» в переводе с латыни означает «страх». Террор вводится не для того, чтобы кого-то карать, а чтобы держать в страхе всё общество. Если в его применении будет хотя бы малейшая избирательность, весь его смысл теряется. В годы сталинского террора дамоклов меч висел равно над всеми, даже над членами Политбюро, кроме разве что самого Сталина. Но он боялся других вещей – заговоров, подсиживаний, отравления и тому подобного, так что в те уникальные времена вся страна пребывала в страхе. Академик Шафаревич пробовал выяснить, какие слои населения статистически более всего подвергались репрессиям, и так и не пришёл к какому-либо выводу. Арестовывались и интеллигентные, и простые; и лояльные, и нелояльные; и потомки дворян, и потомки крестьян; и брюзжащие, и восхваляющие; и полезные государству, и вредные; и преданные партии, и от неё отмежёвывающиеся; и старые, и молодые; и больные, и здоровые; и мужчины, и женщины. Никакого, хотя бы приблизительного, критерия, по которому «брали», Шафаревичу найти не удалось. «Чёрный воронок» мог появиться ночью у любого подъезда, и все это знали. В том, чтобы это знали все и никто не чувствовал себя застрахованным, и заключается вся суть террора как средства управления людским сообществом, и это средство старо как мир. Просто раньше оно называлось иначе – не террором, а «человеческими жертвоприношениями». На них держалась, например, пышная цивилизация ацтеков в Мексике, где смерть буквально висела в воздухе, и её удар был настолько нелицеприятен, что однажды пал даже на дочь верховного правителя. Пожалуй, не было ни одного древнеязыческого общества, где бы не практиковались человеческие жертвоприношения. И они имели абсолютно ту же метафизическую подоплёку, что и сталинский террор. Он был не чем иным, как возрождением распространённой когда-то по всему земному шару традиции выборочных жертвоприношений, где выбор делается произвольно, фактически по жребию. В тридцатых народ был убеждён, что чекисты арестовывают людей «по разнарядке», что им сверху спускается количественная установка: в этом году надо посадить столько-то человек, набирайте это число как хотите. Очень похоже, что это действительно было так. Подтверждением тому служат известные случаи, когда намеченный к «взятию» человек, кем-то предупреждённый, уезжал на некоторое время из города, и его не искали, а когда возвращался, его уже не трогали – видно, вместо него для выполнения «разнарядки» арестовали кого-то другого. Главное – план был выполнен. Похожая история произошла с академиком Д.С. Лихачёвым, когда он сидел на Соловках: ночью в барак пришли отвести по списку десять человек на расстрел, а ему заранее шепнули об этом, и он спрятался в штабеле дров. Не мудрствуя лукаво чекисты забрали другого, поменяв фамилии в списке. Лихачёв говорил потом, что его всю жизнь преследовали угрызения совести, что за него погиб кто-то ещё.

Ощущение, которое испытывали все граждане СССР в период сталинских человеческих жертвоприношений, хорошо выразил ярославский поэт Евгений Березко:

Сижу я под дверью входной,
Не зажигая огня.
Знаю: идущий за мной
Много сильнее меня.

Весь смысл этих жертвоприношений заключался как раз в том, чтобы каждый осознал: они много сильнее меня, и не просто сильнее, а выше, ближе к небесам, на которых завязываются и развязываются все земные узлы.