Быть русскими – наша судьба

Это – ключевой для нас вопрос. И сегодня, окидывая всё происходившее с нами в последние 500 лет ретроспективным взглядом, мы можем уверенно утверждать: внутреннего побуждения к антропоцентризму у русского человека никогда не было, и его отношения с Богом всегда выражались евангельской формулой «Да будет воля Твоя». То, что мы вытворяли в своём революционном угаре, было не отходом от Христа, а поисками Его там, где Его не было, принятием за Него лже-Христа. Это была болезнь не воли, а ума. Мы оставались покорными высшей воле, не заменяя её своей собственной, – воле «объективных законов социального развития». Мы клали свои жизни не ради себя, а «ради други своя» – ради неведомых потомков, которые будут жить при коммунизме, так напоминающем Царство Божье, уготованное праведникам.

Убедительным доказательством того, что у русских не было порыва к настоящему антропоцентризму, служит то, что хозяином и распорядителем жизни у нас объявили не индивидуального человека, а коллективного. Мы пели «Нам нет преград ни в море, ни на суше», а вспомните, что заявлял Фихте: «Я смело поднимаю кверху голову, к грозным скалистым горам и к бушующему водопаду, и к гремящим, плавающим в огненном море облакам и говорю: я вечен, я противоборствую вашей мощи!» Употребление разных местоимений в нашей и европейской гордыне имеет принципиальное значение. Мы хотели поместить в центр мира всеобщее братство, коммуну, а братство не может быть истинным субъектом, ибо оно есть совокупность субъектов, значит, наш антропоцентризм был ненастоящим. «Трансцендентальный субъект» Канта, «Я» Фихте, гегелевский мыслитель, в лице которого Абсолютная Идея познаёт самоё себя, – это всё реальные субъекты, а коммуна – нечто философски неопределённое, надуманное, иеонтологичное. Но русскому сердцу она была мила, так как это – «мы», которому моё собственное «я» безоговорочно подчиняется и служит, поскольку оно выше меня. В нашем коллективном антропоцентризме присутствовал элемент любви, которая «не ищет своего» (Первое послание к Коринфянам 13, 5), и самопожертвования, а тогда какой же это антропоцентризм? Весьма странный.

Сказанное приводит нас к удивительному выводу. Вопреки распространённому убеждению, что западники у нас в конце концов одержали верх над почвенниками, вопреки тому факту, что наша революция была совершена такими ультразападниками, как марксисты, несмотря на традиционное для русской интеллигенции низкопоклонство перед Европой, а в последнее время и перед Америкой, несмотря на традиционное брюзжание второй половины советского периода «Там уж если лето, так лето, зима так зима, а у нас есть кое-что, но не то», – мы, оказывается, всё время шли своим собственным путём в точном соответствии с «третьим законом культурно-исторических типов» Данилевского: «Начала цивилизации какого-либо культурно-исторического типа не могут передаваться другому типу». Действительно, цивилизационным началом западного культурно-исторического типа Нового времени было стремление «стать как боги», чтобы не иметь ничего высшего себя. Но оно нам не передалось, и наше богоборчество было, в сущности, богоискательством, и чувство благоговения перед священным словом не угасло в наших сердцах, хотя этим словом мог быть такой вздор, как «Капитал» или «Материализм и эмпириокритицизм». Значит, в полном соответствии с пожеланиями славянофилов Россия не сворачивала со своего исторического пути, а следовательно, русские оставались русскими. И Запад прекрасно это чувствовал, поэтому даже в такие моменты, когда мы усиленно под него мимикрировали и пытались выглядеть более европейцами, чем сами европейцы, они ни на минуту не обманывались этим и всё равно видели в нас «чужих». Это и предсказывал Данилевский, говоря, что «своими» для Европы мы никогда не станем.

Возникает вопрос: были ли русские люди «своими» для находящихся у власти большевиков-марксистов? Отражал ли хотя бы какую-то частицу действительности их любимый девиз «Партия и народ едины»?

Когда в партийное руководство входили в основном инородцы, кровной связи с русским народом у него, конечно, быть не могло. В семидесятых немецкий журнал «Шпигель» воспроизвёл групповой фотоснимок Политбюро начала двадцатых с замечательным комментарием: «Здесь только один русский – Иосиф Сталин». Это не так уж смешно, поскольку грузины образуют культурно-исторический тип, близкий к нашему, ибо его ядром является та же самая православная вера. Истинная связь публичных фигур с простым народом, делающая эти фигуры выразителями его чаяний, имеет мистическую основу, а её ни у Троцкого, ни у Зиновьева, ни у Каменева не было, ибо их мистика была противоположна и враждебна русской мистике (все три фамилии – псевдонимы). Но когда обладавший гораздо более сильной политической волей «русский» Сталин оттеснил их от власти (после чего любил говаривать в кругу друзей: «Моисей вывел евреев из Египта, а я вывел их из Политбюро), – положение стало меняться.