Быть подлецом

— Дальше… лакуна. Я уехал в Италию и пробыл в Риме девять лет. Я переписывался с Ральфом, был в курсе его семейных дел, но… на таком расстоянии слишком многое ускользало. Когда я вернулся сюда в конце прошлого года, то застал полный дом молодежи. Незадолго до смерти Ральф пригласил к себе племянников жены — Эдварда и Энн Хэдфилд, им предстояло унаследовать солидный кусок наследства графов Хэдфилдов. Как я понял из последней беседы с Ральфом, он имел в виду союз кого-то из своих детей с Хэдфилдами, а сугубо предпочел бы, чтобы Райан женился на мисс Энн, а Элизабет вышла бы за Эдварда.

В это же время сестра Ральфа Лавиния Ревелл попросила для своих детей разрешения погостить в его имении, и туда приехали племянник Ральфа Томас и его сестры — Шарлотт, Кэтрин и Летиция, Ральф просто не мог отказать сестре.

Епископ умолк.

Донован поднял на него глаза, и Корнтуэйт, сделав над собой усилие, заговорил снова:

— Ральф умер в конце прошлого года, в начале года нынешнего покончил с собой Уильям, а неделю назад умер Мартин. Ральфу было пятьдесят три, Уильяму — двадцать два, Мартину — двадцать пять, Патрику сейчас двадцать восемь, старшему, Райану, — тридцать.

— Простите, сэр, смерть мистера Ральфа Бреннана вопросов не вызывала?

— Нет, он страдал болезнью желудка и к тому же последние годы жаловался на сердце. Врач ручается, что смерть его произошла от естественных причин. Что до Мартина…

Чарльз молчал. Он понимал, что сейчас услышит самое важное.

— Я говорил с врачом. Это старый доктор, Тимоти Мэддокс, он лечил всех членов семьи два десятилетия. Он сказал, что, хотя у Мартина было слабое сердце, он ничего не понимает. Я спросил напрямик, может ли его смерть быть убийством? Мэддокс ответил — да, но заметил, что совершено тогда всё с потрясающим мастерством. А самоубийством? — спросил я. Он и этого не отрицает. По сути, невозможна только естественная смерть, — у него не было порока сердца.

— В семье… майорат? — тихо осведомился Донован.

— Да, всё наследовал старший сын Райан Бреннан, он должен позаботиться о младших братьях и сестре. То есть, теперь о брате Патрике и сестре Элизабет, — поправился он и педантично дополнил, — кроме того, Ральф в завещании отделил сорок тысяч фунтов: проценты с этой суммы пожизненно предназначены его жене Эмили, а после её смерти капитал вернётся к Райану.

— Вы видите в этом недоверие сыну? Райан, что, враждует с матерью?

Епископ покачал головой.

— Нет-нет, Ральф видел в этом знак его любви к жене. И только. Райан — любимец матери. Эмили просто боготворит его, души в нём не чает. Я заметил, что смерть Уильяма не очень расстроила ее, смерть же Мартина — ранила, и весьма. Но по-настоящему для неё значим только ее старший сын Райан, — епископ улыбнулся, — он — её свет и солнце.

Чарльз закусил губу и задумался. При майорате единственной жертвой преступного замысла стал бы именно старший сын, наследник, младших братьев могло бы толкнуть на преступление желание унаследовать деньги семьи. Однако погибли — если имело место преступление — младшие братья.

— Значит, сами вы считаете, что дело не в деньгах? — Художник внимательно посмотрел на епископа.

— Я… — Корнтуэйт устало потёр лицо ладонями, глаза его потемнели, — я вдруг понял, что зная Бреннанов тридцать пять лет, на самом деле — ничего о них не знаю. Темна, темна, как бездна, душа человеческая… Но деньги? Всё же — нет. Бреннаны не скопидомы, денежных скандалов, насколько я знаю, в семье нет.

— Но почему покончил с собой младший сын, Уильям?

Корнтуэйт тяжело вздохнул.

— Не знаю. Его записка ничего не объясняла.

Донован задумчиво смотрел на епископа. Он понимал, что тот не лжёт, но явно чего-то недоговаривает. Корнтуэйт же нехотя пояснил.

— Самоубийство Уильяма было трагедией, но сам факт выстрела сомнения не вызывал. В записке было всего полторы строки, он просил никого не винить и оставил ещё несколько странных слов о каком-то постоялом дворе и чуме…

— О постоялом дворе? Что за нелепость? — изумился Донован. — Чума? А вы помните текст?

Корнтуэйт покачал головой и неожиданно лениво наклонился на левый бок, после чего начал шарить в правом кармане монашеской рясы и вскоре извлёк оттуда небольшую записную книжку.

— В мои годы глупо надеяться на память, — рассудительно промолвил епископ, перелистывая, страницы. Он быстро нашёл искомое. — Вот оно. «Я это делаю сам. Ошибся постоялым двором, здесь слишком чумно…» Написано было на листке, вырванном из его блокнота. Почерк тоже был его.

Чарльз несколько минут сидел в задумчивости, потом спросил:

— Уильям был образован? Он хорошо знал поэзию?

— Поэзию? — удивился Корнтуэйт. — Не знаю, но все они получили хорошее образование. Почему вы спросили?