Быть подлецом

А тут ведь ещё и мисс Элизабет… — Лорример сощурился. — Не любила она братца, скажу я вам, ох, не любила. И то сказать, душа у нее нежная, как цветок, ранимая, а мистер Патрик ей одно твердил: «ведьма да уродка…» Да будь вы ангелом кротости, и то раздражает подобное непомерно, а мисс Бесс к тому же вовсе и не ангел-то кроткий. И от кого бы такое слушать-то? Не дикобразу ежа в колючести упрекать! Короче, поняла она суть дядюшкиной проблемы, ибо чем-чем, а мозгами её Господь не обидел, и подкатила к Джозефу. Ну, мистер Джозеф, скажу вам честно, всегда мисс Бесс уважал. Отлично они друг друга понимали. План они и придумали. Ну и говорил мне после мистер Джозеф: «Приведи мисс Шарлот в подвал, там кровать старая стоит, можешь поразвлечься. Только ухо держи востро» Я знал, что мистер Патрик наверху с больной ногой лежит, и спрашиваю: «А чего же востро-то?» Ну, мне мистер Джозеф говорит: «Патрик может пожаловать» Не совру, перепугался я, но мистер Джозеф дал мне десять гиней и пообещал похлопотать, чтобы мне жениться господин разрешил. Стоило рискнуть.

Донован только кивнул. Сил говорить не было.

— Ну, я Шарлот в подвал заволок, как уговорено было, она мне никогда не отказывала, а тут смотрю — точно, Патрик идёт. И ведь еле тащится, на ногу-то ступить не может! Лежал бы, дурень, в постели-то! Сам-то он всегда говорил, что жизнь, мол, измеряется не количеством вздохов, а количеством моментов, которые захватывают дыхание. Ну, тут у него, конечно, дыхание здорово спёрло…

— А кто ему сказал, что вы в подвале? Ведь не мисс Элизабет…

— Нет, она послала свою горничную к его камердинеру, дураку Джону Слоуперу. Рассказала ему Джейн, что видела мисс Шарлот с мужчиной в подвале. Этот дурак всё господину тотчас и пересказал, — Лорример утвердительно кивнул, словно призывая своего собеседника в свидетели человеческой глупости. — Ну, натурально, когда он нагрянул, я стрекоча дал, лестницу-то я знал, как свои пять пальцев. А он, идиот набитый, мне вслед лампу кинул. Разбилась она рядом с мисс Шарлотт об стену, перепугалась мисс до смерти, тут дальше — тьма настала кромешная, я на карачки упал, ступеньки руками нащупал, проскочил два пролета, да на третий этаж и выскочил. Отсиделся на чердаке. Потом вернулся тихонько, а там уже толпа собралась. Ну, я — человек честный, всё чин по чину мистеру Райану и рассказал. Что всё сделал, как господин Джозеф велел, про Патрика рассказал, и как удрал я. А что мисс Шарлотт упала с лестницы — про то я только от коронёра узнал.

— А мистер Патрик?

Лорример хмыкнул.

— Дурак он, мистер Патрик. Никогда ни в чём удержу не знал. А ведь правильно говорил мистер Райан: безумства надо совершать осторожно, предварительно сто раз всё обдумав. А уж эта страсть к мисс Шарлотт! «Love is delusion that one woman differs from another»[17] — вот что повторял всегда господин Райан. И ведь когда сам мистер Райан понял, что переговоры с Грантом удачно идут, тот за сестру аж сто тысяч в государственной ренте дать согласился, предлагал же мистер Райан Патрику жениться на мисс Хэдфилд! Неплохо было бы. Пятьдесят тысяч на дороге не валяются. В семье такие деньги остались бы, разве плохо? И Джозефа этот план устраивал — тогда бы Патрик о доле братьев и не заикнулся бы. Но тот ни в какую. Ну, не дурак ли?

— А мистер Джозеф? Он был доволен тем, что случилось с мистером Патриком?

— Мистер Джозеф всегда говорил: «Be optimistic, all the people you hate are going to eventually die…»[18]. Умнейший человек. Чего бы ему быть недовольным? Теперь у него годовой доход — свыше трех тысяч фунтов, а так как живёт он у племянника на всём готовом, эти денежки ему пойдут на карманные расходы. Плюс — мисс Летти, молоденькая девка, ядреная, всегда под боком. Разве плохо?

— И его не мучила совесть?

— С чего бы? — удивился Лорример, — он всегда твердил, что мораль, мол, как искусство — надо провести черту в нужном месте. Говорит, что у некоторых кругозор — это круг с нулевым радиусом. Они называют его точкой зрения. А на мир надо смотреть широко…

По счастью, они уже приближались к Холлингворту, и Мэтью Лорримеру пора было выходить.

После их вежливого расставания, Донован снова вынул платок и утёр вспотевшее лицо. Ему казалось, что он одновременно стёр с глаз многодневное наваждение, но в итоге в глазах совсем не просветлело. За окном дилижанса сияло летнее солнце, ветерок, проникая в открытое окно, чуть шевелил занавеску и доносил внутрь стрекотание кузнечиков и неумолчный напев насекомых. Скрипели рессоры кареты, разговаривали попутчики, — но Донован не слышал ничего, он словно оглох от недавнего душевного потрясения.