Быть Хокингом

Это прекрасное существо, чудесное воплощение совершенства, пришло в трагически несовершенный мир. Через неделю после его рождения началась Шестидневная война на Ближнем Востоке[68], повлекшая за собой ужасные последствия, которые сохранялись на протяжении его детства и юности. Мне, в моем постнатальном мировоззрении, было ясно одно: если бы миром правили матери новорожденных детей, а не ожесточенные старики, побуждающие неоперившихся юнцов к насилию, все войны прекратились бы за одну ночь.

Постепенно мы адаптировались к нашей новой реальности. Бабушки и дедушки помогали в течение первых недель, а потом мы должны были справляться самостоятельно и для этого разработать новый распорядок. Начиная с этого времени, наши экспедиции – будь то на кафедру или в город – происходили в составе трех человек, коляски и трости. К счастью, нам опять помог Джордж Эллис. Он стал не только приводить Стивена домой на обед, но и забирать из дома после обеда, а также провожать после работы. Однажды днем, когда ребенку было около месяца и жизнь очень постепенно стала возвращаться на круги своя, я посчитала, что пришло время вернуться к моим книгам и картотеке слов, используемых в средневековой любовной лирике Пиренейского полуострова. Ребенок был накормлен, переодет и помещен в коляску на заднем дворе под летним солнечным небом. Он выглядел довольным и сонным. Я ожидала, что он проспит как минимум час. Подавляя собственный зевок, я забралась на чердак к своим книгам и разложила их на столе. Не успела я это сделать, как снизу раздался пронзительный крик. Я побежала к Роберту, взяла его на руки, покормила и снова поменяла подгузник. Мне показалось, что он был не очень-то голоден. Я осторожно уложила его в колыбельку и направилась к лестнице; за моей спиной послышался тот же крик. Эта сцена повторилась несчетное количество раз; в конце концов я поняла, что кроха не голоден и не хочет спать: он хочет общаться. Так в возрасте одного месяца мой сын начал работать над диссертацией, помогая мне тем, что качался на моем колене и срыгивал, в то время как я пыталась писать. В один день все мои иллюзии о том, что можно сочетать материнство и интеллектуальные занятия, были полностью и бесповоротно разрушены. Я не учла и телесные факторы, связанные с последствиями беременности. Я полностью рассчитывала на то, что смогу встать и заняться обычными делами уже через неделю, не осознавая, что девятимесячное вынашивание ребенка и длительные роды скажутся на моей выносливости. Я и не представляла, что кормление ребенка отнимает столько сил и времени, а учитывая сиюминутный характер его потребностей и непредсказуемый график сна и бодрствования, неудивительно, что я и сама начинала задремывать, как только дитя погружалось в долгожданный сон.

Моя радость при виде ребенка была неописуемой. «Будущий профессор», – выдала предсказуемую реакцию моя свекровь; это был ее первый внук.

С приближением июля меня стало подташнивать при мысли о поездке в Сиэтл, по мере того как приготовления осложнялись все новыми обстоятельствами. Чарли Мизнер, посетитель кафедры из Америки, ставший крестным Роберта при крещении в часовне Гонвиля и Каюса, которое состоялось в июне, пригласил Стивена навестить его в Мэрилендском университете после летней школы в Сиэтле для того, чтобы поговорить о сингулярностях. Он и его жена Сюзанна, рожденная в Дании, уверяли нас в том, что нам будет удобно в их просторном доме в пригороде Вашингтона, где они жили с четырьмя маленькими детьми. Я не могла позволить себе малодушие, но, честно говоря, не была уверена, что мы в целости и сохранности доберемся до Сиэтла, не говоря уже о дальнейших перемещениях. Усталость, которую я ощущала, пакуя чемоданы для себя, Стивена и нашего шестинедельного малыша, валила меня с ног. Я не ожидала ничего подобного от собственного тела, которое раньше было абсолютно надежным, а теперь подводило меня в такой ответственный момент.

Каким-то невероятным образом, при помощи группы поддержки в виде обеспокоенных родителей (в основном моей мамы), утром 17 июля 1967 года мы умудрились зарегистрироваться на рейс в лондонском аэропорту вовремя. Наше прощание было поспешным, потому что авиалиния незамедлительно предоставила инвалидное кресло для Стивена, обнаружившего, что он обязан в него усесться и быть препровожденным через таможенный и паспортный контроль в зал ожидания вылета. Отягощенная Робертом и горой поклажи, требуемой для перелета, я трусила сзади. В тот день (самый жаркий день в году) в третьем терминале сломалась система вентиляции, в результате чего горячий воздух засасывался внутрь здания, а оттока воздуха наружу вообще не было; из-за этого зал ожидания вылета превратился в настоящий ад. Заходя туда, мы услышали объявление о том, что наш рейс задерживается.