Быть императрицей. Повседневная жизнь на троне

Мы были в церкви, в нашей обычной комнате, молились милосердному Богу о выздоровлении нашего ангела, моего сына, моего ребенка; во время службы в самом конце молебна, когда мы все стояли на коленях, Николая вызвали; он вернулся, говоря мне: «Матушка, курьер; есть улучшение; вот письмо от Императрицы». Моим первым движением было поблагодарить Бога, простершись ниц; по окончании службы я прочла письмо Императрицы от 17-го числа, где сообщалось, что после отчаянного дня – 16-го – растирания и лекарства привели к решительному улучшению в состоянии здоровья Государя; сам Виллие это говорил. Я была не в силах дочесть это письмо: сердце мое было слишком переполнено, слишком взволновано; я могла дочитать его лишь через несколько минут. О Боже, что я испытала и как я это только перенесла! Бюллетень Виллие и письмо Дибича не были столь обнадеживающими; Виллие писал, что лекарствами удалось несколько вывести Государя из его сонливого состояния и таким образом его надежда на выздоровление увеличилась. Дибич писал, что состояние Государя подает слабую надежду. Этот день прошел в такой смене надежд и опасений, которую нельзя выразить пером. Письмо Императрицы было полно отчаяния, но тем не менее в нем проглядывала, как слабый луч во мраке, надежда. Вечером по почте был получен бюллетень от Виллие, от 16-го, то есть составленный накануне того, в котором обнаружилось улучшение. В бюллетене этом сообщалось, что Государь отказывался от принятия лекарств до утра предыдущего дня, но что в этот день, после того как он с величайшим благоговением исповедался и приобщился, он уступил просьбам Императрицы и духовника и, будучи по-прежнему уверен в серьезности своей болезни, согласился принять лекарства; в час дня пульс был в том же состоянии, частота пульса была 96, замечались перебои, дыхание было затруднено и спазматически прерывисто, глаза были неподвижны, зрачки были нечувствительны к сильному раздражению, но сердце и артерии работали правильно; Государь лежал на спине и казался спокойным, умиротворенным, углубленным от данных внутрь лекарств. Короче говоря, Виллие в заключение давал понять, что Государь при смерти. Бюллетень не был мне целиком переведен, так как сообщения от 17-го воскрешали надежду. Милорадович заходил часто в продолжение утра; город был охвачен тревогой, несмотря на то что сведения не получили широкой огласки; было решено отслужить у митрополита молебен о ниспослании Государю выздоровления. Так, в колебаниях между надеждой и страхом, прошел этот день.

Записка о событиях 14 декабря 1825 г.

К чтению манифеста в Совете в полночь Михаил не приехал[54]. Все спокойно. Перед уходом Николая мы помолились втроем Богу: Александра, Николай и я. Благословение. Это длилось добрых полчаса.

С утра все казалось мирным, спокойным: в Сенате манифест был выслушан с восхищением, с умилением. Это рассказали нам Милорадович и Голицын[55], а также и племянник. Было собрано много знамен, после чего была принесена присяга. Милорадович рассказал мне о присяге конногвардейцев. По прочтении манифеста солдаты кричали: «Оба молодцы!» Наконец около 12 часов Николай выразил желание, чтобы я повидала членов Государственного Совета, которые хотели меня поздравить. Я приняла их в голубой гостиной, крайне волнуясь при воспоминании о тяжелом 27 ноября. Я сказала им несколько слов и сочла своей обязанностью передать им прекрасный отрывок из письма Константина. Потом я видела Голицына и Лобанова, который привез манифест.

После всего этого я спокойно начала писать Константину. Вдруг раздаются крики «ура». Я спрашиваю, в чем дело, – мне говорят, что Государь на площади, окружен народом. Подхожу, вижу, что он окружен, что он говорит с ними, временами слышны отдельные голоса: все мои плакали от умиления при виде такой преданности народа. Через несколько времени после этого до меня донеслись снова крики «ура»; я опять подхожу, вижу Государя читающим народу манифест, это меня поразило и испугало… Я отошла от окна, но была вновь привлечена криками «ура». Тут я увидела батальон Преображенского полка в шинелях, выстроившийся перед воротами. Это меня удивило, и удивление мое возросло, когда я увидела, что они двинулись по направлению к Адмиралтейству и остановились, чтобы зарядить ружья; затем они снова пошли в ту сторону; Император следовал за ними. Я недоумевала, чем все это вызвано. На площади было сильное движение; вскоре мы увидели, что на этой стороне выстроились конногвардейцы. Наконец Государь прислал ко мне Евгения с сообщением о том, что две роты Московского полка отказались принести присягу и призывали к возмущению.

Я отправилась за Александрой и малюткой[56] и, проходя, громко сказала:

– Я иду к Императрице.