Быков Дмитрий

То был типичный кухонный треп. И водка — хотя нет, кажется, коньяк. Инга — малахольная филологическая барышня, с которой Боря тогда жил, — наделала к нему горячих бутербродиков с сыром, щедро сдобренных какой-то приправой цвета ржавчины. Противень с бутербродиками остывал на высокой книжной стопке. Из-под жестяного бока выглядывал корешок солидной научной книжки «Русско-еврейский диалог». Название очень подходило к случаю.

— Ну, нет же, Миша, ты как-то не так все это понимаешь, — Боря делал сложные движения руками, как бы пытаясь одновременно опрокинуть рюмашечку, дотянуться до бутербродика и переспорить собеседника. — Ты сводишь субкультуру к языку, а это одна из практик...

Не свожу, — возразил я, берясь за недоеденный бутер, — я говорил о критерии, а не об определении. Субкультура порождает свой язык. Есть свой язык — есть субкультура. Нет языка — нет субкультуры.

— Ну, так ты, значит, все-таки определяешь, — Боре все-таки удалось выпить, и теперь ему осталось только закусить и переспорить. Обе задачи были, в общем, разрешимыми. Я устал, и мне не хотелось гавкаться по поводу того, что такое культура вообще и субкультура социального слоя в частности. Дурацкая ведь тема. Лучше выпить по последней и уже начинать собираться.

Но Боре приспичило. Он никак не мог отцепиться, не спеленав меня предварительно ниточками своей аргументации полностью и окончательно, как куколку.

Смотри, — он цапнул бутербродик, но зубы не вонзил, ему было важно сказать. — Субкультура может порождать жаргон. Ну там словечки разные, выражения. Но то же самое происходит и в любой компании, даже в большой семье. Даже намеки на общую историю, на какие-то случаи из жизни, это тоже часть языка...

Язык полноценной субкультуры, — сказал я, судорожно ища в уме, на какого бы авторитета сослаться, потому что мысль была моя собственная, следовательно, дешевая и малоуважаемая, — должен содержать четыре специальных слова. Если они есть — это она. Если их нет — нет.

И што за шлова? — Боря, наконец, принялся за бутербродик, с видимым трудом откусывая остывшее.

Во-первых, — начал я, наливая себе последнюю, — два оценочных суждения. Слова со значением «хорошо» и «плохо». То есть в рамках данной субкультуры хорошо и плохо. Ну, например, у фидошников это «рулез» и «саксь». Интернет-жаргон это подхватил. Или, скажем, «трефа» и «кошер». Или «кайф» и «лажа»...

Допустим, — Боря перехватил емкость со спиртным и накапал себе. — Но это еще не субкультура.

Да, — сказал я. — Нужны еще два слова, обозначающие носителя этих качеств. Человека, который свой, правильный и хороший, — и человека, который чужой, неправильный и плохой. С точки зрения этой субкультуры, разумеется. Если этих слов нет, это еще не она. Ну, например, у хиппи — «хипарь» и «цивил»... Или там...

Сейчас ты скажешь — «еврей» и «гой», — предупредил Боря, опасаясь возможной бестактности с моей стороны. — Кстати, так никто не говорит, сейчас это чисто антисемитский жаргон...

Ага, — разговор начал меня занимать. — Дальше система развивается: есть просто чужой, а есть маркированный противник. Например, «антисемит».

Ну да, что-то такое, — Боре, как все-таки интеллигенту, стало интересно развить мысль. — Но тут не всегда так. Для компьютерщика, скажем, чужой — это «юзер», а «ламер» — не противник, а просто надоедливый и малограмотный юзер с амбициями и без культурного, так сказать, капитала...

Не совсем, — начал поправлять я Бориса, который в интернетном жаргоне разбирался не шибко, но тут неожиданно вступила Инга.

Еще «натурал», — сказала она почему-то обиженно. — Они так нас называют.

Геи? — зачем-то уточнил Борис. — Миша их сейчас назовет... — он опять покосился на меня, как бы заранее опасаясь бестактности и ожидая ее.

Вот так и назову. Пи... — начал я, но Боря взмахнул руками, отметая.

Ну вот! Сам же в таких случаях говоришь — как соберутся интеллигентные люди, так обязательно начнут или еврейский вопрос обсуждать, или гомосятину! Может, хватит? Мы же не быдло!

— О, кстати, хороший пример, — мстительно вставил я. — Быдло.

∗∗∗

Есть вещи, которых бояться не стоит, потому что они нестрашные, ну или не очень. Темнота, собаки, пауки, узкие пространства. Человек, который боится чего-то такого, считается больным. Его лечат — или терпят «какой он есть», пытаются как-то помочь преодолеть страх.

Есть вещи, которых бояться стоит, потому что они страшные, и даже очень, но если ты их все-таки не испугаешься, тобой будут восхищаться, даже если и не одобрят. Например, прыгнуть с парашютом или отказаться давать показания человеку в форме. Тот, кто не испугался подобного, может, конечно, получить в свой адрес косой взгляд, и больным его, может, назовут — но неискренне, с завистью. Потому что понятно ведь: он как раз не больной, у него, наоборот, здоровья до фига, вот и геройствует. Это такая роскошь, типа, «не каждый может себе позволить».