Буря и натиск

— Ларной. Этот культ существует хрен знает сколько веков, а может, и тысяч лет. Служат Ларне исключительно женщины. Как есть женский день в бане, тьфу! Не знаю, что творится в их головах дурных, но мне представляется это одним большим блядским домом. Может, там и храмовая проституция есть, может, нет. Ничему не удивлюсь. Каким боком эти шлюхи имеют отношение к войне, спросишь? Дошла до нас инфа такая: посылают эльфы на фронт послушниц культа. Все они молоденькие жрицы, прошедшие особый ритуал посвящения. Особый, капитан, не стандартный, после которого можно продвигаться по их карьерной лестнице.

— И что?

— Каждый хренов ритуал имеет свою цель. Я говорю, что на фронт посылают послушниц, и не особенно ошибаюсь. Вроде как жрицы они, вроде нет. Смерть им предназначена, для этого они и прошли несколько кругов испытаний в своих реликтовых дубравах, куда вход посторонним закрыт.

— Наших дубравах, надо полагать, — отозвался Тусклый. — Здесь все наше.

— Верно. Но у эльфюг своя магия. Могли и добыть ее здесь, перетащить источники из Зиаркены — кто ж знает? За триста лет здесь многое изменилось, капитан.

— Может быть, — сказал гоблин. — Значит, наша рыжая — жрица Ларны?

— Мы так думаем. Есть некоторые другие версии, и мы их сейчас отрабатываем.

— Какие?

— Ну, на связистку не тянет. К тому же баб на передовую пока эльфюги не пускают, те все по тылам. Да и зачем она тут в единственном числе? Мужиков, которые бы со связью управились, нет? Брехня. Со мной такая отмазка не работает. Не связистка она. Также не курьерша, не волшебница в прямом смысле слова — по тем же причинам. Боевые маги — мужики, только таких и встретишь в самых жарких местах.

— Целительница?

— Вариант посерьезней. В ней громадная чародейская сила, определить можно с ходу даже невооруженным глазом. Но она запечатана, плотно, так что сама девка пользоваться ею не может. Зачем такая целительница нужна? К тому же, по здравому разумению, ей место в госпитале. Опять нестыковочка.

— Да-а, — протянул Тусклый. — Прямо какая-то загадочная, мать ее, личность. Зачем же нужна сила, когда ею не воспользуешься?

— Слушай дальше. Значит, все невероятности мы исключили. Не думаю, что появится что-нибудь еще…

— А если за полюбовничком сюда побежала? Покинула свое расположение — и деру!

— Допустим. Но это объяснит лишь то, почему она здесь, но не то, кем она является.

— А кем?

— Живой бомбой, капитан.

— Не понял.

— Те жрицы, которых отправляют на фронт, — смертницы. Айлеа. По-ихнему — ласточки.

— Не слышал.

— Еще бы. Новинка в военном искусстве эльфов. Если по-простому, то все выглядит так. Жрицы Ларны обучают девиц, наталкивают в них волшебства побольше, как в мешок, пока тот не начинает по швам трещать. А потом закупоривают. И — изделие готово к отправке. Живая чаро-фугасная бомба, да только куда как страшнее ее. Приходит время, и в каком-нибудь месте, где особенно жарко и где эльфюги понимают, что иначе врага не сдержать, они приводят в действие спусковой механизм айлеа. Какое-то заклинание, видимо, или, может, проводят небольшой ритуал. И все — кранты. Высвобождается огромная энергия. Выброс… Видел Черный Дождь, какой используют их маги?

— Паршивая штука, — кивнул Тусклый.

— Так эффект от айлеа куда как сильней. Живая сила и техника поражается в радиусе километра — ничего живого не остается. Даже танковая броня потом крошится под пальцами, как бумага сгоревшая.

— И все это может проделать одна пигалица?

— Да. Такое уже случилось под Грелкой. Там начисто накрыло штурмовой батальон Тринадцатой Дивизии. Никого не осталось. Так, только пепел.

— Дерьмо, — сказал капитан, морщась. Помнил он знаменитый Черный Дождь, боевое композитное заклинание, жгущее и срывающее мясо с кости, первое, что смогли сделать Дети Цветов, чтобы поселить в отчаянных гоблинских сердцах суеверный страх. Тусклый видел, как сильно не везло тем, кого накрывало этой кошмарной черной завесой, направляемой чужим разумом с другой стороны передовой. Дождь оставлял после себя лишь трупы, выглядевшие так, словно их жевал да выплюнул, не закончив дела, громадный дракон с зубами, острыми, как бритвы. Месиво искореженной плоти, которая еще была способна некоторое время кричать и плеваться кровью и останками того, что было когда-то внутренними органами.