Бумерит

– Ох, сынок, ну и чувство юмора у тебя. Послушай меня: когда появился феминизм, конец брака и законов о разводе стал лишь вопросом времени. До развода по обоюдному согласию было рукой подать, а значит, мы могли бросать жён и находить себе новых кисок без риска для своего кошелька. И всё благодаря тем пяти парням из подвала в Дармуте.

– Пап, у меня просто нет слов.

– И конечно, лесбиянки чуть всё не испортили. Дайки[98] объявили, что настоящая феминистка никогда не прикоснётся к пенису. Можешь себе представить, как нас это напугало, – его взгляд устремился к потолку. – К счастью, их точка зрения не прижилась, а большинство женщин купилось на эту историю с сексуальной свободой. Послушай, это было просто потрясно.

– Я слышу. К сожалению. Ну и чем же всё кончилось?

– Как ни печально это признавать, феминизм так и не сделал всего того, что мог сделать для мужчин. Нам нужна была легализация проституции во всех штатах, равенство полов при наборе на военную службу и приёме на работу (на 9 мужчин, умерших на рабочем месте, приходится всего одна женщина) и репродуктивная свобода. Очень жаль, но мы ничего из этого не получили – у нас до сих пор нет равенства полов во всех этих болезненных вопросах жизни и смерти. Но… – и он очень-очень долго молчал. Я почувствовал, что шутка, если это вообще была шутка, перестала быть смешной.

– Но?

– Скажу тебе честно, сын, я уже и сам не знаю. Если бы в этой стране было настоящее равенство полов, оно бы облегчило мужчинам жизнь во многих отношениях…

– Да ладно тебе, пап, женщинам тоже много чего не хватает. Нам всем не помешало бы слегка освободиться, тебе не кажется?

– Согласен, сын, ты знаешь, я с тобой согласен. Я просто решил с тобой немного пошутить. И немного поговорить серьёзно. Но, понимаешь, мораль в том, ну… я начинаю подозревать, что между нами есть настоящие биологические различия, и поэтому существует так много законов, защищающих женщин, а мы пытались деконструировать эти законы, разрушить их, выйти за рамки… Но теперь я уже не знаю, просто не знаю…

Внезапно всё его хладнокровие испарилось.

– Мне так больно, так больно… Это так больно… потому что… потому что…

Его лицо начало подрагивать, и я увидел, как где-то глубоко внутри него нарастает невыносимая боль, о которой не знала даже его душа, которая была скрыта от его сердца в те тёмные дни, когда разговоры о существовании внутреннего мира только начинались… а теперь эта боль терзала его. Она терзала и меня, потому что я видел как нечто, казавшееся таким прочным, сотрясается изнутри – я верил в стабильность, а получил обманувшее все мои надежды землетрясение.

– Потому что… потому что я посвятил равенству всю свою жизнь, а теперь даже не понимаю, что это такое! Всю свою жизнь!

Снова молчание, снова муки, снова боль, исходившая от этого незнакомца.

– Равенство – это же такое смутное понятие, правда? Теперь, когда я слышу требования о равенстве, я каждый раз спрашиваю себя: а чьим ценностям должно соответствовать это равенство?

Слёзы одиноко покатились по его щекам, оставляя внутри него такой глубокий след стыда, который уже никогда не позволит ему смотреть мне в глаза.

Через год между ними произошла Ссора. А ещё через год – развод по обоюдному согласию. Мама начала преподавать йогу, а отец женился на очень молодой женщине, которую я считаю своей старшей сестрой, хотя мы до сих пор не очень хорошо знакомы.

– Сегодня последний день Семинара № 2, – сказал доктор Морин под благодарные аплодисменты. – Да, да, сегодня мы последний день обсуждаем «что не так», а завтра начнём говорить об интегральных решениях!

Слушатели зааплодировали ещё громче.

«Интегральные решения», – повторял я про себя снова и снова, как жертва наводнения, молившаяся на спасательный плот. И только когда Морин закричал: «Но сначала проблемы!», мой ум на время восстановил связь с настоящим, реальным миром.

– Новая парадигма, – простонал Морин. – Есть ли хоть одна фраза, которую повторяли так же часто? В идею новой парадигмы вложено всё самое лучшее и самое худшее, что есть в бумерах. Лучшее – это идущее от чистого сердца желание поддержать всё новое и творческое. Худшее – это утверждение, что фактов нет, а есть только интерпретации, которое позволило расцвести всевозможным проявлениям бумерита. Но несомненно одно: бумеры заявили, что грядёт новая парадигма, и эта парадигма принадлежит им.

Скотт, я и море голых женских тел – волнующееся, вздымающееся, колышущееся море сисек и задниц, простирающееся, насколько хватает монологический глаз одностороннего наблюдателя. Если не обращать внимания на скрытый гомосексуальный подтекст, зрелище довольно притягательное.

– Давай, – говорит Скотт, – пора начинать.