Бумажный тигр (II. Форма)

— Славный корабль, — произнёс Лэйд, чтоб его подбодрить, — Уверен, плавай он по волнам в библейские времена, старикашка Ной был бы счастлив сделать его флагманом своей флотилии. Если бы, конечно, нашёл столь отважных животных, которые рискнули бы подняться на его борт.

Уилл пожал плечами.

— Такая же развалина, как и та, что доставила меня в Новый Бангор. Едва ли мне стоит подавать рекламацию Канцелярии.

— Не стоит, — согласился Лэйд, — Если вы ждёте билета на «Луканию[227]», то лишь тратите время, ведомство полковника Уизерса всегда отличалось прижимистостью. Щедрость — не та черта, которая свойственна крысам. Хотя, видит Бог, после того, что вы сделали для острова, Новый Бангор перед вами в долгу.

Уилл медленно обвёл взглядом «Мемфиду», от тупого форштевня до ржавой кормы. Судя по выражению его лица, при виде своего транспорта он не испытывал никакого воодушевления. Напротив, взирал на него так, словно это была лодка Харона, терпеливо ожидавшая, когда он поднимется на борт.

— Вы уверены, что я поднимусь на его палубу?

— Уверен, что подниметесь, — кивнул Лэйд, — Иначе будете самым большим дураком на этом острове.

— Лучше быть самым большим дураком в Новом Бангоре, чем одним из нескольких миллионов в Англии, — возразил Уилл, — Здесь я, как будто бы, на своём месте.

Нет, подумал Лэйд, ты никогда не будешь на своём месте. Ни здесь, ни в Англии. Человек, обречённый смотреть на мир пустыми глазами вдохновлённого слепца, не отыщет счастья ни на одном берегу, вне зависимости от того, какое море будет его омывать.

Возвращайся, мысленно попросил его Лэйд. Возвращайся в Лондон. Быть может, тебе повезёт и путь твой кончится удачно. Ты не растворишься вместе с кораблём, перебираясь через грань между мирами, не будешь сожран каким-нибудь морским чудовищем, не погибнешь в кораблекрушении и не закончишь жизнь в висельной петле или на каторге. Возвращайся к своей семье, в мастерскую к мистеру Бесайеру, кропай там свои никчёмные странные картины, порть холсты интерьерами Вестминстерского Аббатства, соблазняй юных девиц, философствуй о человеческих страстях за бутылкой пива, ходи по воскресеньям в церковь, посмеивайся над газетными передовицами, сплетничай, предавайся обжорству, играй в карты. Делай всё то, что позволительно делать человеку твоих лет, но ради собственного рассудка, не лезь в те дебри, из которых тебе не выбраться. Не забирайся в пасть к Левиафану…

— Корабль ждёт, Уилл, — Лэйд произнёс это будничным тоном, коротко махнув рукой в сторону трапа, — У вас в запасе десять минут. Этого времени вполне хватит, чтоб обустроиться в каюте и спросить у стюарда бокал хереса.

Уилл нахохлился, напомнив Лэйду птиц, которых он кормил хлебными крошками в парке. И в самом деле птица — взъерошенная, уставшая и по какой-то причине отчаянно не желающая подниматься в небо, беспокойно мнущаяся на берегу.

— Всего месяц… — пробормотал он отрешённо, не глядя на Лэйда, — Как много я узнал за это время. И сколь многое ещё осталось сокрыто…

Как обычно в моменты душевного волнения он переключился на витиеватый и напыщенный елизаветинский язык, богатый витиеватыми формами, но сейчас это отчего-то не раздражало Лэйда.

— Возвращайтесь, Уилл, — мягко посоветовал он, — Это будет мудрый выбор. Не причиняйте всем нам лишних хлопот. Видит Бог, вы и так доставили острову и нам вместе с ним немало волнений. Не усугубляйте положения.

— Я не успел узнать и сотой части того, что мог об Эдемском Саде, — с горечью произнёс Уилл, — Я прошёл короткой тропой, опасаясь терниев, вместо того, чтоб углубиться в чащу.

— Иногда это наилучший метод, — небрежно заметил Лэйд, — Не знаю, насколько он верен относительно Эдемских кущ, но точно справедлив в отношении фруктовых садов, которые я не раз разорял в бытность мальчишкой. Особенно это касается тех, которые стережёт бдительный сторож с заряженным крупной солью ружьём.

Кажется, Уилл не был настроен на обмен шутками, он замер на краю причала, безучастно глядя в мягко бормочущие у его основания волны.

— Чудовище, — с горечью произнёс он, — В этом свойство человеческого разума, куцего и цепенеющего от ужаса всякий раз, когда ему встречается что-то, что он бессилен объять. Он склонен видеть чудовище во всякой силе, которая ему не подчинена и которая устроена сложнее чайника. Его воображение создаст это чудовище из нескольких зыбких мыслишек, из пары неверных теней, после чего само же наделит его адской злостью, коварством мавра и алчностью голодной собаки. Только вообразите, сколько тысяч чудовищ мы наплодили за века своего существования — безумных богов и кровожадных титанов, смертоносных зверей и беспощадных духов, злокозненных призраков и страшных знамений…