— Он был убеждён, что бытие устроено просто и элегантно, как простейшая из теорем, однако, силясь сформулировать её, мы, сами того не замечая, нагружаем её огромным количеством второстепенных деталей, побочных вычислений и прочих мелочей, которые неумолимо отдаляют от нас решение. Проще говоря, в какой-то момент делается очевидно, что проблема решения заключена не в методах или принципах познания, а в том, кто держит в руках мел. Проще говоря, обилие малозначительных деталей и наблюдений совершенно затмевают и операционное поле и цель, делая всякое решение невозможным. Что ж, он нашёл выход, вполне логичный в условиях поставленной задачи.
— Метод… исключения?
— Всё верно, — Лэйд ободрил его кивком, — Хеймнар понял — чтобы осознать главную истину, заключающую в себе основной закон бытия, надо неумолимо отсекать лишнее, всё то, что не способствует решению. Вышвыривать за борт балласт, выражаясь языком воздухоплавателей. Разве не изящно?
— Не мне судить.
— Испытание на практике блестяще подтвердило эту теорию. Сперва мистер Хеймнар отсёк от себя работу. Утомительная, требующая внимания и времени, она не приближала его к разгадке, лишь мешала. Докучливые сослуживцы, косное начальство, никчёмные обязанности… Он покинул службу и стал жить на сбережения. Следующим отсечённым ломтём была семья. Люди, с которыми он жил под одной крышей, возможно, были хорошими людьми, но они были бесполезны в его грандиозной битве с устройством всего сущего, его универсальной теорией познания. Поколебавшись, он отсёк и их тоже, сделавшись одиночкой. Дальше, как вы можете догадаться, был дом. Не всё ли равно, где работать, постигая суть мироустройства, в кабинете под крышей или в развалинах, среди голого камня? Для истины это не имеет никакого значения. Хеймнар бросил свой дом и поселился в заброшенном складе в Лонг-Джоне. Он не испытывал от этого дискомфорта, он работал.
— Как Диоген… — пробормотал Уилл.
— Кто? Нет, мой «Дигги», конечно, хитрая бестия, но философией он обычно себя не утруждает. Нынешним утром он вновь взялся разговаривать проклятым гекзаметром[144], чем довёл нас с Сэнди до белого каления, но… Ах, вы про того Диогена! Да, что-то в этом роде. Но Хеймнар не был стоиком, аскетом или кем-то в этом роде. Он просто искал истину. И безжалостно отрезал всё лишнее, что не относилось к ней и не служило для её поиска.
— Да, я уже понял ход его мысли.
— Следующим бесполезным звеном для познания оказалась одежда — он легко от неё отказался. От гигиены он отказался ещё раньше, как от очевидно бессмысленной условности. Он был упорен на своём пути. Как-то исподволь он отказался и от человеческой речи — окружающие китобои в равной степени не понимают английский, суахили или азбуку Морзе. Отринув весь социальный балласт, мешающий ему двигаться к познанию, Хеймнар обратил взгляд на своё собственное тело. В нём тоже было много бессмысленного, лишнего, не приближающего его к разгадке. Несколько десятков фунтов органического балласта, мёртвый вес, который он вынужден был тянуть с собой. Языком познания для Хеймнара в его исследованиях была чистая сухая логика, стройная и изящно устроенная, человеческое же тело во многом функционировало ей вопреки — нелепая примитивная конструкция, полная недочётов, оплошностей и бессмысленных функций. Зная, что он бессилен его улучшить, Хеймнар хладнокровно применил к себе собственный же метод. Просто отсёк ненужное. Мужество истинного учёного!
Уилл зашарил рукой по стене, силясь найти опору — кажется, его ноги слишком ослабли для того, чтобы выдерживать вес тела.
— В человеческом теле оказалось много никчёмных деталей, которые по своему устройству не созданы для решения сложных логических задач. Рёбра. Уши. Зубы. Пальцы. Нос. Веки. Гениталии.
— Перестаньте!.. — взмолился Уилл, — Мне и так худо!
— Видите эти незаживающие язвы на его теле? Говорят, каждую неделю он становится меньше на фунт плоти. Отделяет от себя остатки мышечной ткани, бесполезные больше кости, плоть… Он делается всё легче и легче, точно готовится оторваться от земли, аки безгрешный дух. Мне кажется, когда-нибудь от него не останется ничего кроме одной только дёргающейся на столешнице руки — и та будет медленно выводить бессмысленные символы…
— Мне… немного нехорошо, мистер Лайвстоун.
— А, вот ещё… — Лэйд усмехнулся, — Любопытное наблюдение, которое я сам не сразу заметил. Как вы думаете, где он держит нож, которым отсекает лишние части?
— Я н-не знаю.
— Нигде. Ножа нет, Уилл. Присмотритесь внимательнее, чем он пишет. Это не карандаш, это циркуль. Он и пишет им и чертит. И время времени его заточенной иглой отсекает от себя лишние части. Только вообразите, каких усилий это стоит… О… Смотрите, как дрожит его рука! Смотрите, Уилл! Он перестал писать! Готов поклясться, он сейчас…