Бульвар Постышева

Холодным декабрьским утром
Хрустящий холодный воздух
Сыплется матовым инеем
С веток за воротник,
Обжигая шею.
Дышится мне легко и больно.
Сугроб, как песок наполняет след,
Лишь выдернешь ногу —
И шрам, почти, затянулся.
Слезятся глаза.
Другой бы цвет плеснуть на снег,
Только не красный — он замерзнет вдоль следа.
И очень хочется пить, и жар в груди,
И сердце колотится, сбивая стуком дыхание.
Синее небо было летом — его уже нету.
Бело сверху и белое снизу
Неумело сшито кустами.
Иди — не останавливайся, иди — не теряй тепло.
Его так мало между одеждой и телом,
Оно превратится в хрусталь, если упадёшь.
Выбор сделан — ты родился — иди!
Утро.
Утром всегда спокойнее —
К вечеру давят тяжелые мысли.
В темноте одному страшно.

12.12.1995 г.

№ 7 (несколько рваных страниц)

Мой маленький город на самом деле большая дыра. Зимой здесь холодно и скользко, и стоит отъехать на пять километров из него в темное время суток, попадаешь в тайгу, и города уже нет, в лучшем случае занесенная деревня с единственной лампочкой над «сельпо». Весной здесь потоки растаявшей грязи, лимонные корочки и гандоны под окнами обшарпанных пятиэтажек, огромные кучи собачьего говна в прошлогодней сырой траве на южном склоне холмов, тянет из выгребных ям… Летом — жара, пыль, выхлопные газы, крики стрижей в высоте и пьяные бичихи в кедах. Осенью льют дожди, сырость, запотевшие окна и холодно в доме, да так, что приходится надевать шерстяные носки, пока не включат отопление. Порыв ветра — капли быстро пробегают по карнизу и застревают в ветвях клена. Клен изгибается в сторону ветра, сбрасывает капли и возвращается к окну. Но я этого не вижу — окно запотело, только тень клена возвращается.

Здесь редко бывает свежо, ярко, тепло и чисто, особенно когда нет денег.

Почему я один? Да потому, что я не боюсь оставаться один. Я не одинок, я, скорее, уникален. Я сам себя не раздражаю. И мне есть, о чём с собой поговорить. Бежать в общество, в толпу, для меня также тоскливо, как тебе сидеть в пустой квартире.

Общество боится моего эгоизма, презирает меня, считая мерзавцем, поэтому и не принимает — для него я чужак, опасный чужак! Да и хрен с ним! Но и у меня были и есть друзья.

А ещё мне пришло сегодня, когда я с охуенного похмелья, отмачивался в ванне и представлял, что меня пытают, такое:

«Да, физически ты сильней меня. Ты палач, тупой здоровый «вершитель правосудия». Тебе всё разрешено вашими ёбаными законами. Ты будешь меня бить, пытать и потом убьёшь. Но ты, поэтому и палач, чучело в маске, что у тебя нет мозгов и нет ума, а только твои инструкции по применению. Ты духовно ноль! Ты только и умеешь выполнять приказы, потому что не умеешь жить собственной башкой. Ты с ней не дружишь. У меня нет выбора, мне остается терпеть и ждать. После того, как я отдам концы, я буду ждать тебя на небесах. Там нет материи. И мне будет плевать, как ты изувечил моё тело. Там нет физической силы. И то, что сейчас ты здоровее меня, там не будет иметь никакого значения, может быть, там ты будешь не больше мухи. Там только дух. Вера и Сила духа. Вот там мы посмотрим, кто кого?! А пока бей, чего же делать?»

Мелкий снег. Говорят, «как манная каша». Мелкий снег в начале апреля. Сразу не тает, долежит до вечера. А под ним грязь. Белую дорогу пересекают черная цепочка следов. Сыро и птицы поют. У них весна, они теперь без умолку поют, пока не стемнеет. Снег ложится на ветви мокрых деревьев и выдает их тайну. Шитые белым ветви выказывают все свои изгибы и скрученности. И оказывается, что деревья далеко не всегда тянутся к солнцу. Темные сырые деревья на белом фоне снега кажутся большими травинками. Я запросто двумя пальцами сейчас начну их вырывать из мягкого влажного грунта. Легко, как мокрец из клумбы. Правда, мокрец зеленый, а деревья черные, но грунт кажется рыхлым под снегом. Я сейчас вырву их все и сложу у дороги. Пусть будет огромная площадь. На ней под солнцем, будет расти трава. Снег, как крупа!