Бульвар Постышева

«Моему другу, Вовуне!

Когда ты получишь защитную куртку,
Ботинки с шипами для гор,
Когда наколотишь железную руку
И пресс будет словно бугор,
Когда ты получишь железные нервы,
Когда будешь драться, как зверь,
Когда с парашюта — и на деревья,
Когда головою (чужою, конечно) сломаешь железную дверь,
Когда ты увидишь огонь пулемета,
Ножом подстригаться начнешь,
Когда в одиночку и через болото
Хоть в град, и хоть в снег, и хоть в дождь,
Когда по канатам — и через пропасть,
И в скалы — на пальцах одних,
Когда ты забудешь про всякую робость
И всякие черные дни,
Когда у мишеней не будет «десяток»,
И руки срастутся с рулем,
Когда, километры в воде бороздя,
Ты вспомнишь родительский дом…
И только тогда ты, лишь в эту секунду,
почувствуешь то, что ни разу никто не прочувствовал
и даже примерно не знал.

Будет что-то такое, счастливое, а может быть, грустное —
— Ты вроде всё видел и много узнал…
Вот здесь ты приди ко мне,
И я расскажу тебе всё, то, что сейчас не сказал!»

И подпись в соответствующем стиле, чтобы не казаться назойливым.

P.S.: «У меня сегодня лирическое настроение — видимо, с пахмару не отошел. Но ты в это перед сном вникни».

Вот, пожалуй, и всё, что я хотел поведать по этому поводу.

Вовунькин отец

Вовунькин отец Анатолий Владимирович, случайно встретил меня у своего подъезда и сказал:

— Подымимся к нам.

Дома никого не было.

— Проходи, — сказал он, пока сам пошел в свою комнату, положить толстый кожаный портфель и переодеться в домашнее.

Выйдя из комнаты, он поставил чайник и предложил мне сесть на кухне за стол. Я сел.

— Сколько матери дали?

— Семь с половиной.

— Много! — задумчиво произнес он. — Что делать думаешь?

— Жить, — первое, что пришло в голову, ответил я.

— Правильно, — подтвердил он. — А на что?

Вопрос, разумеется, интересный. Как объяснить взрослым людям, которые честно проживают жизнь, на что живет подросток, у которого мать в тюрьме, отчим выгнал из дому, а закон не позволяет работать по несовершеннолетию? Разве мог я ему сказать, что мне с одной зоны присылают «Попугаев», чеканки (никому не нужные), ещё какую-то «кустарку», которые можно, якобы, продать, а с другой зоны присылают деньги за чай и водку. Плиточный чай стоил в магазине 97 копеек, на зоне он отлетал за 3 рубля, а по праздникам — за пять. Водка, стоимостью четыре двенадцать, уходила за червонец, по праздникам — за двадцать пять. Канал доставки и перевода материального в денежные знаки уже был поставлен — я не нуждался особо в деньгах. На мне были дорогие шмотки, и кое-что хрустело в карманах. Но как это объяснить уважаемому человеку? Но я взял и объяснил, как есть. Чего я буду ему мозги-то компостировать.

— Что у тебя по русскому? — после паузы спросил Анатолий Владимирович.

— Трояк будет.

— Нет! Тебе поступать надо. Я с Верой переговорю — она тебя подтянет.

Вера — Вера Александровна — Вовунина мать, учитель по русскому языку и литературе, но, к счастью, не в нашей школе.

— Спасибо, — отвечаю, ещё не понимая, как она меня подтянет.

— Договорились — каждый день приходишь к нам на дополнительные занятия. Вечером я с ней проговорю, и определимся, в какое время. Вова тебе скажет. Хорошо?

— Как скажете.

— Куда поступать-то думаешь?

— В мед.

— К тетке?

— У-гу.

— Правильно. На свете есть три профессии: учитель, военный и врач.

(Его старший сын Серега, Вовунин брат, был, кстати, военным врачом).

Мы выпили чаю с бутербродами, а потом он сказал:

— В пятницу в Голоустное едем на уток, собирайся — с нами поедешь. До воскресенья.

— Класс! — обрадовано ответил я.

Побывать с ним на охоте… да я только об этом и мечтал!