Бульвар Постышева

«Дверь камбуза заскрипела, и на пол упала окровавленная туша боцмана.

На палубе раздались выстрелы. Я выскочил наверх, и в то же время абордажный нож впился в моё плечо по самую рукоять. В моих глазах потемнело. Прислонившись спиной к мачте, я начал приходить в себя и уже немного мог разглядеть, что делается вокруг.

Капитан стоял в порванном кителе. Из губы густой струёй лилась кровь. Окровавленные по локоть руки крепко сжимали мясной топор. В ногах его валялись человеческие туши, обезображенные до тошноты.

Кок зажимал на груди глубокую, кровоточащую рану. Его «Винчестер», с обломанным прикладом, валялся тут же. Видимо, выстрелы кока привлекли моё внимание. Его босые ноги стояли в луже крови, натёкшей на палубу, видимо, из головы юнги, валявшейся рядом. Тела юнги на палубе не было.

Они увидели меня. Увидели также, что я ранен. Капитан с диким криком размахнулся топором и метнул его с такой силой, что он вошел в мачту полностью, расколов её надвое. Я не мог шевельнуться. В моём сознании мелькнуло, что, не наклонись я немного вперед, мои мозги растеклись бы по палубе, а обе половины головы висели бы на сухожилиях возле шеи.

Я побежал обратно в камбуз. Эти обезумевшие от крови люди бросились за мной».

— Не сочиняй сказки. Пиши из жизни, что видишь, что чувствуешь, как понимаешь. Чего ты всё в пиратов играешь — взрослеть пора. Для начала — неплохо. Продолжай, если хочешь четверку в аттестат. Не ленись. И русский заодно подтянется, — посоветовала она, прочитав мой листок, тихо добавив: — Секретарша у него будет!

За сочинения она ставила мне всегда 5/2, а после занятий собирала родительский комитет и требовала, чтобы состоятельные родители сбросились мне на брюки, чтобы я не ходил в рванье.

Дорогая, дорогая Дария Ефимовна, знали бы Вы, сколько стоили мои, как вам казалось, рваные брюки американских рабочих! И огромное спасибо Вам за те двадцать три рубля. Мы, наверняка, их потратили с пользой, правда, не помню как. А Ваши пять поделенные на два, как видите, дали плоды.

Может быть, я, правда, зря набросился на учителей? В общем-то, много хорошего было.

Были олимпиады по математике, на которых всегда были вторые и третьи места, но зато можно было потом прогулять контрольную.

Был зоологический клуб «Берендей», который мы посещали, чисто поприкалываться.

На уроках труда мы выпиливали табуреты и ежегодно автомат Калашникова.

Спортзал и футбольное поле около школы пользовались нашим действительным уважением.

Татарское кладбище, где мы в теплые осенние дни качались на березах, жевали ранетки, а, подросли — стали курить и выпивать с одноклассницами.

Всего и не перечислишь.

К тому моменту, когда мы стали старшеклассниками, мы познали много «хорошего» и окончательно «отбились от рук». Про нас уже ходили «легенды», а товарищ Морщинин из районного отдела по делам несовершеннолетних неоднократно проводил беседы с кем-нибудь из нас в кабинете директора. Но учились-то мы неплохо. И директор, недавно назначенный в школу, просёк, что лучше с нами дружить, чем постоянно застеклять окна.

Он стал появляться внезапно на наших уроках. Приходил и спрашивал: «Какие дела?» Не поверите, но это был один к одному Михаил Горбачев. Внешне очень сильно похож. А как начнет говорить, типа «Это как оно сюда» или «Вроде якобы как будто, дескать, надо полагать мол» — хоть стой, хоть падай — Миша и Миша. Но Миши тогда ещё и в помине не было, это после, когда он появился, сразу вспомнился наш Ким Николаевич.

Ещё Ким Николаевич любил умничать и поучать нас. О чем бы ни шёл, разговор, он обязательно вставлял: «Я сам был…» И дальше, выбирайте любую профессию, Ким сам был…