Бульвар

— Пожалуй, на нем и остановимся, — послышался голос режиссера.

— Все в порядке, старик! — похлопал меня по плечу Калачников, когда мы отошли с ним в сторону.

— Это ты предложил мою кандидатуру? — поинтересовался я.

— Да нет, честное слово! — усмехнулся своим красным лицом Калачников, обнажая редкие зубы. — По картотеке нашли.

Ну и пусть! Он, не он — какая теперь разница?! Все же было приятно, что без его дружеской руки, а в этом я был уверен, тут не обошлось. Не в первый раз он «продает» меня на съемки. Что ни говори, а ка­кая-то копейка в карман ляжет. Я чуть не подпрыг­нул от радости, когда помощник режиссера объяви­ла, что общие съемки начнутся в конце июля, а мой еще позже: в середине августа.

Все складывалось для меня наилучшим образом: и отдохну, и денег заработаю. Дома еще раз прове­рил сумку: не забыл ли какую-нибудь мелочь для отпуска, например бритву, зубную щетку, плавки и, отметив, что все на месте, заварил чай, включил те­левизор. На нескольких каналах (а у меня их девять) американские боевики — надоели; еще на несколь­ких — политические разборки; на одном что-то про колхозы; три другие не работали и, наконец, прият­ная неожиданность — мультик «Ежик в тумане».

«...А ежик думал: все-таки хорошо, что мы вместе. А еще ежик думал про коня: как он там, в тумане?»

После мультика начались политические новости, и я переключил на канал клипов.

Потом ходил по комнате и повторял:

— Как он там, в тумане? Как он там, в тумане?

Заглянул в буфет: может, найдется что-нибудь выпить? Пусто. Надел шорты — по-прежнему была жара — и в магазин.

Другой нужды, кроме как купить вина, у меня не было. Взял бутылку и пошел домой.

Лавочки на аллее, вдоль которых я шел, были за­полнены: люди пожилого возраста — их значитель­но меньше, в основном молодежь. Шум, смех, в ру­ках бутылки с пивом.

У некоторых вино, но его не очень выставляют напоказ, так как иногда прохаживается милиция. Вся молодежь одета очень легко: парни в майках и шортах, девчонки в коротких юбчонках и маечках на бретельках или в легких платьях. В этой жаре, на почве Южного созвездия, загорался их северный темперамент и закипала кровь в безудержных жела­ниях. Выражались эти желания во всем: в одежде, в голосе, в движениях, во взгляде, в походке, в пове­дении.

Момент великой течки! Ее опьяняющий запах разъедал ноздри, уши, почки, печенку, до боли ло­мил поясницу. Человек от этого дурмана превратил­ся в животное, подчиняясь только одному инстинк­ту: хочу! хочу! хочу!

Все остальное — созданная тысячелетиями человеческая культура — ослепло, отошло назад перестало существовать.

Дома я опять уткнулся в телевизор. Шла французская комедия «Разиня» с участием Бурвиля и Луи де Фюнеса. Видел ее и раньше, но теперь опять решил посмотреть, потихоньку потягивая вино.

Выезжать с Ивановым договорились в девять ча­сов утра. Так и сделали. Света не позвонила. С чувством неудовлетворения я покинул город.

***

Моя родина разговаривала со мной голосом пе­чали, безмолвия, покорности, безысходности. Так и не подняв головы, отчаянным языком Купалы, сама себе шептала слова, которые когда-то написал этот гений: «Паўстаньце, рабскія натуры, пакіньце свой адвечны сон...».

До боли обидно, что так медленно набирает ду­ховную высоту мой люд.

Пьет босота, пьет! Забыв про все, пьет. И нет дру­гого желания, другой цели в жизни. Не рисуют фан­тазия и воображение большего. Все остановилось, последней точкой замкнулось.

Только вошел в дом, как через несколько минут на пороге возник сосед, с припухшим серым лицом и круглыми влажными глазами. Сразу полез обни­маться.

— Здорово, Анатольевич! — хлопал он меня по спине, воняя блевотой. — В отпуск приехал, моло­дец! Нигде нет лучше, чем дома. У нас тут речка, лес, грибы, ягоды. Отдыхай — хоть залейся... — говорил он всякую ерунду, наверняка сам не понимая, что говорит. И в конце, с тоскливой надеждой, спросил:

— Может, нальешь?

Было видно, что у человека нутро горит, губы вы­сохли, даже потрескались. И никакой водой, моло­ком, чаем его не остудить. Здесь извечное: клин кли­ном вышибают. Хорошо ли, плохо ли, а другого не придумаешь.

Как же засветились его глаза, когда я выставил на стол бутылку водки, которую привез с собой. Хо­тел достать из сумки чего-нибудь перекусить — зем­ляк меня остановил.

— Не нужно больше ничего, не нужно! Водой за­пьем.

— Так воды же нет, ведра пустые. Я только что в дом вошел.

Без слов сосед подхватил ведро и — опрометью на улицу, к колодцу. Да с такой прытью, что позави­довать можно. Куда только делась убогая неуверен­ность в походке?

Хлеб и несколько кусочков колбасы все-таки на тарелку положил.