Бультерьер

О так называемых странах «ближнего зарубежья»… В Киеве на концерте я сказал: «Ну, наконец-то я за границей!» И весь зал засмеялся как сумасшедший. Какая тут может быть заграница — для народа это просто цирк. Любой человек, даже не филолог, вам в течение минуты придумает множество вариантов расшифровки СССР — Содружество Свободных Суверенных Республик, Союз Стихийных Сексуальных Реформ… Так и с СНГ. Эс-Эн-Гхе! — хочется сказать одно слово.

Я никогда не верил политикам. Никогда я не был и «шестидесятником»: мне было четырнадцать лет, когда они цвели. Конечно, все их песни я знаю, сам пел, но осознанным, идеологическим «шестидесятником» я не был никогда. Я не Буковский и не Новодворская. Не могу сказать, что я «сильно окреп государственным умом» и в семидесятые годы, потому что тогда еще учился в институте, жил обычной жизнью.

Но могу сказать, что я полностью созрел для понимания своей страны в начале восьмидесятых. Когда в восемьдесят пятом году Горбачев приехал в Ленинград и, выйдя на улицу у Московского вокзала, начал свое: «Ну, понимаете, как дела? Надо, понимаете, трудиться, да. Нужно это делать так, понимаете, потому что это так и сказано и нужно так и делать, понимаете… И мы для этого перестраивались, понимаете…»

Тут-то я четко понял — все, кранты. Все — то же самое. И когда пришел Ельцин, я знал, что он — продукт той же системы. Я к тому времени уже давно был врачом и знал, что если человек на протяжении многих лет гробил религию, а на пятьдесят шестом году начинает вдруг креститься, то… Я знал, что так не бывает. Член ЦК партии, первый секретарь Московского городского комитета партии, бывший секретарь обкома Свердловского, человек, разрушивший Ипатьевский дом, снеся его в одну ночь, вдруг становится лучшим другом семьи Романовых…

Я не склонен происшедшие в стране изменения ставить в заслугу Горбачеву. Это, скорее, заслуга времени. Хрущев был по уши в той же крови, что и Сталин. Но пришло время, и ему просто некуда было деваться — Сталина надо было развенчивать. Похожее произошло и с Горбачевым — он оказался ко времени. Был бы Сидоров, может быть, плюс-минус год, два, но все равно бы это свершилось. Потому что даже хулиганить нельзя бесконечно. Помните, как в «Двенадцати стульях» Васисуалия Лоханкина высекли его соседи по коммуналке за то, что тот не выключил после себя свет? Терпели, терпели, а потом взяли и отстегали.

Поэтому у меня никогда не было никакого ажиотажа ни от этой свободы, ни от этих благих дел.

А тройка этих ребят — вечная им память, — погибших у Белого дома… Но погибли они по неосторожности — бах, трах, толпа, танк башню крутанул… Они не совершали подвига Александра Матросова… А этих несчастных ребят, погибших при массовых беспорядках, взяли, вознесли. И тут же, тут же забыли, естественно. Это настолько наше, родное, советско-российское, коммунистическое… Как вознесли Пашу Ангелину в свое время, как вознесли Стаханова. Так же и этих несчастных парней… Да простят меня их родители, мне очень жалко этих ребят — вечная им память и царствие им небесное, — но никакие они не герои. На их месте могли оказаться сотни других. Раввин молитву пропел, православный священник панихиду отслужил — все в демократических рамках.

Так что 21 августа 1991 года не был самым радостным днем в моей жизни. У меня было два радостных, по-настоящему радостных дня. Второй — это когда родилась моя день. А первая эйфория была 12 апреля 1961 года, когда полетел Юрий Алексеевич Гагарин. И я участвовал в огромном всенародном празднике. Мне было тогда десять лет, и я помню, как огромные толпы людей сразу выскочили на улицу. Наш в космосе! Советский Союз — первый!.. Это был класс!

Я старше стал. Никакого слюнтяйства по отношению к прошедшим временам во мне нет. Но приятно детство вспомнить — в нем было хорошо. Потрясающее это время было: абсолютная вера, абсолютная беззаботность, абсолютно ясный завтрашний день. Мы ходили в школу, знали, что летом будет пионерский лагерь, что у нас счастливое детство: кружки авиамодельные, судостроительные, кружки иностранных языков, секции бокса…

Испытываю ностальгию по той поре и по тогдашним мечтам тоже. По отношениям между простыми, рядовыми людьми, которые тогда были. По времени, когда можно было гулять и ничего не бояться: мальчишка максимум мог схлопотать по роже — и то до первой крови. По огромному количеству детей во дворах, по каткам, горкам, на которых прошло все детство. По утренникам в кинотеатрах, на которые спозаранку каждое воскресенье летел, хотя в школу вставал очень тяжело. По сбору металлолома, по «дням здоровья», когда всей школой ехали на корабле в Сосновку, по урокам географии и литературы, которые я очень любил…

«Те» времена — оцениваю их и лучше, и хуже. Так же, как и сегодняшние. Говорят, мы плохо живем! Да на улицах машин стало в 3–4 раза больше. Очереди стоят в фирменные магазины, где товаров дешевле 200 баксов просто не бывает. И стоит в этих очередях средний класс, поскольку богатым все на дом возят.