Бультерьер

Возвращаться с войны в мирную жизнь очень тяжело. Недаром же на войне год за три мирных считают. Это справедливо. Я бы и за пять считал, потому что парни в двадцать лет приходят с войны стариками.

Когда я вернулся из Афганистана, полгода не хотел ни с кем разговаривать, даже с женой. Беспричинно плакал. Был в глубоком шоке. Работал, писал песни. Тяжело возвращался… Я страдал от мысли, что из большого числа людей, которых я там встретил, многие погибнут… Так оно и вышло.

Возвратившись, я очень многих из них вспоминал… Тосковал по тем отношениям между людьми. Тосковал по тому, что там я не думал об аншлагах, потому что меня там ждали, мне был рад каждый батальонный пес. Я тосковал по ночным посиделкам и пьяным слезам своих товарищей, тосковал по кабульскому небу — бездонно-голубому, по своей спецназовской форме. Мне было совершенно наплевать, во что я одет, потому что знал, что на мне всегда будет один и тот же песок. У меня не было головной боли, в чем сегодня выйти в город, как на меня будут смотреть люди, — мы все там были в одной форме. Хотя я всегда был выглажен, вычищен, потому что девчонки из гостиницы, из медсанбата мне всегда все гладили.

Песни ребят-«афганцев» — это очень откровенные песни, я их люблю слушать. При этом считаю, что как-то неловко проводить всевозможные конкурсы таких песен, вручать за них призы, награды.

К тому же эти конкурсы, как правило, обставляются… танцами. Сам видел, как люди в пятнистой военной форме танцевали гопак. По-моему, это никуда не годится.

Во многом у нас отношение к «афганцам» неправильное, а то и просто бесчеловечное. По приезде домой ребята нередко встречались с равнодушием, порой с откровенной враждебностью. Меня такое отношение к ним возмущает до глубины души. Вы представьте себе, в каком состоянии они возвращались: они искалечены, измучены духовно. В их сознании еще грохочут взрывы, падают залитые кровью товарищи, еще живо страшное напряжение от близости смерти…

Они заслуживают милосердия, заслуживают — каждый! — чтобы мы вникли в их боль. Поверьте, все «афганцы» носят в себе боль. И уже совсем дико то, что инвалидам-«афганцам» предоставляют низкие пособия, то, что на работу их берут неохотно. Почему? Да потому, что, если взял бывшего воина на работу, ему положено дать квартиру. Да, в этой проблеме много такого, что вызывает возмущение. Ребята воспринимают все очень болезненно. Их судьба — это их горе. А между тем я уверен, что мы обязаны каждому «афганцу» за все…

Как-то я беседовал с одним бывшим солдатом — он рвался обратно в Афганистан. Нет, не на войну парень хотел вернуться, а к тем отношениям между людьми, которые сложились там. Там не было рутины, лизоблюдства, взяточничества… Там царила дружба — от товарища по взводу до командира. Идеал командира для меня — генерал-лейтенант Борис Всеволодович Громов.

Афганистан теперь уже стал историей, но раны этой войны еще, к сожалению, долго будут кровоточить. И вечно будет жить наша память о тех погибших, которые не должны были погибнуть…

Война — это трагедия, ужас, бомбежки, кровь… Но война — это и работа, это тяжелый труд. Это планерки, будни, расчет боеприпасов, разведка, отработка данных. Вот в «Черном тюльпане» есть строчка, для многих непонятная: «Пацан подвел потерей роту». Как это он подвел? А просто потери считались, и рота, имевшая наибольшее число потерь, ходила в неуспевающих. Это все рутина, но война — и рутина тоже. У генералов своя рутина, у младших чинов — своя. Когда в этой рутине погибает какой-нибудь разведчик — пошел и подорвался на мине, — то это безумное горе для матери, отца, для жены, для детей. И конечно, горе для командиров. Но это все вписывается в войну. Да, скажут, что это очень страшная точка зрения, но она существует — спросите у любого военного и воевавшего, и они подтвердят, что все так и есть. Война изначально подразумевает жертвы…

По ТВ я смотрю на это с содроганием… А находясь там, на войне, видишь все по-другому. Да и вообще сейчас все понятия смещены. Матери едут в Грозный на войну, чтобы вытаскивать своих детей обратно; лейтенант, профессионал, который подписку дал, что он единожды в жизни обязуется отдать ее, говорит: «Хочу домой, мне эта война что-то не нравится». Он офицер, ему на роду написано рисковать своей жизнью — во имя приказа, а не ради каких-то высоких целей. Я все понимаю, понимаю матерей, которые летят забирать своих детей, — сам отец взрослой дочери.

Но это все проявления больного общества. Это большой отдельный разговор, но в больном обществе и война-то больная — о ней вообще говорить не хочется.

Теперь «пересматривают» итоги Второй мировой войны — куда же мы катимся? Есть же вечные ценности — никакое изменение политического строя не может быть властно над ними. То, что сейчас происходит, — это страшно.

Мне очень часто задавали вопрос: «Значит, теперь в Чечню, выступать перед нашими ребятами?» — «Перед какими нашими? Чеченцы — это наши ребята или нет?»