Через три года после Копеляна умер Панков.
Свою смерть он предрекал, а, может быть, накликал, и умер, как обещал, пятидесяти шести. Место было непредсказуемо – кардиологический центр на улице Пархоменко…
В отличие от Бутона, которого он легко и мягко сыграл в «Мольере», Паша Панков был человеком смелым и отдельно стоящим, ни в чье окружение не входил, а, наоборот, сам оказывался притягательным центром для многих…
Тут вестником смерти подоспел на Невском молодой артист Юра Стоянов, встретил Р. на углу Маяковского и ударил:
– Здравствуйте, Владимир Эммануилович, знаете, умер Панков.
Р., как всегда, «не может быть» и холодеет. «Мещане» – семья в семье, как жить без Тетерева, как жить без Павла Петровича, Паши?..
Без него – другой театр…
И так каждый раз…
Нет, слава богу, не мучился – тромб в сердце.
Вспомнились его детские обиды – обошли Госпремией за «Мещан», не дали родной ему роли Фальстафа…
И опять, как бывает в таких случаях, начальство судит да рядит, с какой сцены хоронить – с Большой ли? Или из буфетного фойе, с завешенными зеркалами?.. Заслуженный ведь, не народный!..
Есть версия, что большой сцены добился сын, работавший где-то среди начальства. Есть и другая. Из Театра комедии, где он работал с Акимовым немало лет, докатился до Фонтанки громкий слух:
– Если
Ну, так и мы – с Большой…
А тут, после Копеляна, с декорацией все ясно, тем более что «Мольер» больше не идет…Тогда, в первый раз услышав Гогину просьбу о Копеляне, Кочергин пошел в макетную и уже на лестнице увидел, как это должно быть… Увидел, что бы он сделал, если бы в «Мольере» была еще одна сцена, вслед за той, которой ставил точку Булгаков…
Да, и через темноту медленно, осторожно загораются жирандоли, они едва мерцают сверху донизу…
Посреди пустой сцены помост, на помосте гроб, чуть приподнятый в головах, так, чтобы зал видел бледное лицо умершего…
С колосников по центру спускается широкое черное полотнище, и над мертвым лицом с портрета смотрит на нас живое.
Он жив, наш Мольер.
Подходите по одному, коснитесь рукой тяжелого гроба, посмейте поцеловать мертвое лицо, если он подпустит вас близко, если отважитесь…
Прости нас, Мольер…
Прощай и живи в нас и с нами…
Простите, Ефим Захарыч…12
Куварин и здесь возражал…
С первой встречи они начали враждовать с Кочергиным, ревнуя к Гоге и борясь за свое представление о том, как одевать сцену.