Булгаков

«Да что ж это такое? Мне нету отдыху, мне нет покоя, мне негде душу отвести! Пришел сюда, чтоб отдохнуть… и вот сперва один надоедало поит меня гнуснейшим суслом… потом является какой-то зверь из бездны и дерзости мне говорит. А я ведь тоже человек, и у меня неврастения… (Плачет.)» Еще бездарнее были патетические добавления, сделанные во второй редакции:

«ХОР. Если ж погибнуть придется нам в этот час боевой…

МИХАЙЛОВ. Полки республики! Полки республики!

ХОР (в отдалении). Новых придут миллионы, станут в незыблемый строй.

МИХАЙЛОВ. В честь годовщины третьей воскликнем: Крым будет наш!

ХОР. Крым будет наш!

МИХАЙЛОВ. Оставим же память в столетьях! Войска! Войска республики, вперед!

КОМАНДАРМ и КОМКОННОЙ. Через Сиваш!»

Несомненно, Булгаков сознавал полную никчемность своего «революционного» либретто. Поэтому в дневнике жены и в булгаковской переписке не найти никаких следов попыток драматурга добиться постановки Ч. м. или огорчения по поводу того, что оно так и не было принято. А ведь за другие либретто — «Рашель», «Минин и Пожарский» и «Петр Великий» Булгаков переживал и делал все возможное, чтобы увидеть их на сцене.

«ШАНСОН Д'ЭТЭ» («Песнь лета» — фр.), фельетон. Опубликован: Накануне, Берлин — М., 1923, 16 авг. Ш. д'Э. рассказывает о дождливом московском лете 1923 г., однако главным для Булгакова здесь является изображение «примет нэпа» в московском быте. В образах студентов-лоточников, которым изучение учебника «Исторического материализма» Н. И. Бухарина не мешает бойко торговать, скрыта ирония. Писатель смеется над марксистской догмой об отмирании товарно-денежных отношений, вступающей в противоречие с живой жизнью. Вместе с тем сопутствующая нэпу дороговизна явно не нравится Булгакову, как и большинству москвичей. Поэтому объектом сатиры становятся «пейзане» (крестьяне) подмосковных мест, дерущие втридорога с приезжих дачников. Безудержная нажива осуждается автором Ш. д'Э., не любившим социализм, но отнюдь не идеализировавшим капитализм. Булгаков приветствует наведение новой властью порядка на улицах города, пусть даже системой штрафов, и оздоровление быта за счет свободы торговли, но настаивает: «Книжке — время, а торговле — час». Не столько в нэпе, сколько в освоении народом культуры, книжного знания писатель видел залог благополучия страны.