Булгаков и Лаппа

Но оба они умны, язвительны и непоправимо одиноки.

Одиночество — истинное ощущение Булгакова, живущего заботами жены. Всей своей человеческой и писательской сутью он стремился не только к признанию, но и к женской влюбленности. В жертвенной, преданной Тасе ни женщину, ни литературного единомышленника, тридцатилетний Булгаков не видел.

7

Поздняя осень 1921 года.

Унылый дождь поливает переулки за Тверской. На листке в клеточку, прилепленном к столбу, потекли лиловые чернила: «Объявление. Печатаю на машинке быстро и чисто, с листа и под диктовку. Обращаться: Тверская, дом 73…»

Указанный подъезд находился за углом трехэтажного каменного дома. В пыльном сумраке пахло кошками, примусами, кислыми щами. Дверь открыла молодая женщина в строгих очках. На узкие, зябкие плечи накинута шаль.

— Извините за беспокойство. Мне надо видеть Ирину Сергеевну Раабен. По объявлению о машинной перепечатке…

— Это я. — Она сняла очки и посмотрела большими близорукими глазами на плохо одетого, усталого человека. — Пройдите в комнату.

В шестикомнатной квартире, носящей следы былого благополучия, никого больше не было.

На круглом массивном столе, покрытом плюшевой выгоревшей скатертью, стояла печатная машинка. В ярком круге от настольной лампы лежали заложенные линейкой листы рукописи. В пепельнице едва дымился последний окурок. Пахло корицей и мускатным орехом из огромного, как Нотр-Дам, резного буфета. Вкус домашних рождественских печений появился во рту Михаила. Он проглотил слюну. Кажется, слишком громко.

— Садитесь и рассказывайте. — Хозяйка торопливо сняла и сунула в карман митенки. Показала гостю тонкой рукой на диван, а сама села на стул у машинки, на котором под узким ковриком лежало два толстых тома с золотым тиснением. — Приходится подкладывать Брокгауза. Спина болит. По десять часов сижу. Знаете, как теперь заработать трудно.

— Знаю, поскольку сам измучен поисками работы. Сегодня с утра все по редакциям бегал.

— Вы по какой части служить собираетесь?

— Писатель. Чтобы получить деньги, надо представить редакциям рукописи. Для этого их следует перепечатать. А за перепечатку необходимо платить. Сколько вы берете за лист? — Голубые глаза визитера смотрели с вызовом, но вызов скрывал мольбу.

— Видите ли… — Ирина Сергеевна замялась, — тут нет твердого правила. Зависит от человека, сразу видно, кто сколько способен платить.

— И какова, по вашей оценке, моя кредитоспособность? — Михаил успел оценить ее изящную манеру держать мундштук и приятный изгиб полных губ, выпускающих дым.

— Минимальная. Извините, возможно, так выглядят подпольные миллионеры, только я с таковыми не встречалась. Но… Если вы хороший писатель… — Ирина улыбнулась не без кокетства. Посетитель заинтересовал ее. То, что этот человек не из наглой породы «новых» литераторов, было ясно.

Интеллигентность манер, блестящие горькой иронией глаза выдавали «бывшего». Мужчина выглядел страшно заброшенным, бесприютным. И она не могла не понять, что он голоден.

— Видите ли, литератор я очень хороший. Даже, думаю, лучше всех нынешних… Только вот платить пока не могу. Смогу возместить ваши затраты из будущего гонорара, — смело выпалил он и зажмурился. Вдруг заломило виски, комната качнулась, как корабельная палуба. Он не ел со вчерашнего вечера. — Извините, Ирина Сергеевна, у вас нет кипятку…

За чаем с сахарином и черным хлебом разговор принял задушевный характер.

— Муж — студент последнего курса — только и делает, что ищет подработгу. Я работаю сестрой, а вечерами вот печатаю. Так и живем… — Ирина Сергеевна поправила падающий на лоб завиток.

Булгаков признался, что совершенно одинок, ночует в подъездах. В Москву прибыл недавно, двести верст от Воронежа шел пешком…

— Я страшно, беспощадно одинок… А писать мне негде… Но кое-что уже написано.

— Тогда начнем работу — Женщина улыбнулась, и он отчетливо понял, что все это время отчаянно пытался ей понравиться. Что жалобы на одиночество означают правду. Кривую, но, по сути, верную. Как же ему не хватало влюбленности, мужского куража под восхищенным взглядом понимающей женщины! Как не хватало тепла этой комнаты с запахом корицы и томами Брокгауза на книжных полках.

Отношения с Ириной Сергеевной стали близкими, что так естественно для одинокого мужчины. Он приходил в комнату со стрекочущей под быстрыми пальцами машинкой каждый вечер часов в семь-восемь вечера. Диктовал по два-три часа, расхаживая от окна к двери, отчасти импровизировал. Это были «Записки на манжетах». Одинокий герой, попавший в безумный водоворот событий, отчаянно старался выжить, вернуться к своему столу с зеленой лампой, к умным книгам. В глазах Ирины стояли слезы.