Булгаков и Лаппа

— Но я же живая… Я вижу, как ты увиваешься вокруг этой вертихвостки Ларисы.

— Лариса — вертихвостка?! Лариса образованная, утонченная женщина из хорошего общества. Не сумела реализовать себя как художница. Но чертовски талантлива!

— Понимаю, куда уж мне? — Тася знала, что все привлекавшие мужа женщины непременно были «чертовски талантливы». Это означало, что именно таланта не хватало Михаилу в жене.

«Попробовали бы они повертеть хвостом в Никольском или в Вязьме! — зло думала она. — Таланты! А мужа от наркотика спасать — ничего, выходит, не стоит?» Тася прибавила шагу На пустых, предрассветных улицах лежал тонкий снежный покров: шагнешь — и тает под башмаком. Она прокладывала цепочку одиноких следов, дрожа от озноба. Михаил догнал ее, остановил:

— Зря злишься. Между прочим, я действую во благо нас двоих. Гавриловы предложили нам переселиться в их дом.

Вскоре они действительно жили в бельэтаже генеральского дома, в прекрасно обставленных комнатах, и присутствие рядом Ларисы не казалось Тасе таким уж страшным. А дрова рубить помогал сын генерала — верзила и силач Дмитрий.

5

В апреле Михаил ездил в Пятигорск. Вернулся почесываясь:

— Что там у меня на спине, посмотри, Тась?

Тася подняла рубашку, присмотрелась, щелкнула ногтями:

— Вошь…

Через некоторое время у Михаила началась страшная головная боль, его бросило в озноб, трясло под двумя одеялами и наваленными сверху пальто. Температура оказалась огромная.

«Тифозная вошь!» — поняла Тася.

Кто бы мог тогда подумать, какую роль сыграет это ничтожное насекомое не только в судьбе доктора деникинской армии Булгакова, но и в мировой словесности. Вошь заставила писателя «встать на сторону революции», «душой принять новый строй». Вошь сделала его чужаком в своей стране, мучеником, затравленным советской литературной кликой. Но ведь одному Богу известно, как сложилась бы его судьба «там» — в эмигрантских бегах с белыми офицерами. Выбора тогда не было — беда была общей.

Утром Тася стояла в кабинете главврача госпиталя, в котором служил Михаил:

— Тиф у мужа. Температура под сорок. Бредит.

— Ну и угораздило вас, голубушка… — Пожилой врач с погонами деникинской армии под белым халатом и пышными, седеющими усами развел белыми хирургическими руками. — Вот уж не вовремя захворали. Нда… Уходим мы. Госпиталь срочно сворачиваем. Красные на пятки, понимаете ли, наступают. Сколько дней Михаил Афанасьевич хворает?

— Вчера приехал и слег.

— Возьмем в обоз.

— Как, в обоз? На арбе через ущелье везти? Не выдержит он! — Тася рухнула на стул и схватилась за голову.

Доктор задумался, сведя к переносице брови, вздохнул, сел за стол, что-то написал на рецептурном бланке и протянул Тасе листок:

— Вот вам адрес владикавказского врача. Григорий Тимурович Закаев. Пригласите его часикам к восьми к мужу, и я подойду. Посмотрим, вместе будем решать, как поступить. Это же надо было заболеть в такой момент!

Вечером врачи сидели у постели больного, перебрасывались непонятными словами. Потом вышли в мокрый голый сад, закурили. Тася ждала, меняя на лбу больного холодные полотенца. Усатый заведующий госпиталя вошел неслышно:

— Возвратный тиф — случай тяжелый. Получается, голубушка, что трогать его вам и в самом деле никак нельзя. Риск большой. Как оно там все сложится в дороге… Может, с боями прорываться придется. — Он с сожалением посмотрел на Тасю. — Вы зайдите сегодня же ко мне, я вам все необходимые лекарства дам. А Григорий Тимурович в городе останется. Он и понаблюдает больного.

Ночью пришли соседи-кабардинцы, принесли черкески:

— Доктора оденьте. Безопасней будет, если горцы нападут. Соберите что надо — скоро уходим.

— Спасибо. Мы остаемся. У Михаила Афанасьевича тиф. — Тася обернулась на шорох шелков — в комнату вошла Лариса. Бледно-серый капот падал до полу живописными складками. В нагретом воздухе разлилась пряная сладость духов.

— И я тут остаюсь, пусть муж сражается. Наше бабье дело больных выхаживать. Я помогу, что за труд — в одном доме живем. — И, отстранив Тасю, она присела у кровати и тревожно заглянула в горящее лицо Михаила, прислушалась: — Бредит.

6

В «Записках на манжетах» Булгаков подробно описывает свою болезнь. Ухаживает за больным «хозяйка» — некая дама по имени Ларочка. К ней, а не к Тасе обращены его бредовые реплики.

«Беллетрист Юрий Слезкин сидел в шикарном кресле… Голова, оголенная тифом… френч, молью обгрызенный, и под мышкой — дыра. На ногах серые обмотки. Одна длинная, другая короткая. Во рту — двухкопеечная трубка. В глазах — страх с тоской в чехарду играют.

— Что ж те-перь бу-дет с нами? — спросил я и не узнал своего голоса. После второго приступа он был слаб, тонок и надтреснут.

— Что? Что?

Я повернулся на кровати и тоскливо глянул в окно, за которым тихо шевелились еще обнаженные ветки… Прошелестело платье в соседней комнате. Зашептал женский голос:

— Сегодня ночью ингуши будут грабить город…

Слезкин дернулся в кресле и поправил:

— Не ингуши, а осетины. Не ночью, а завтра с утра.

Нервно отозвались флаконы за стеной.

— Боже мой! Осетины?! Тогда это ужасно!

— Ка… какая разница?..