Бульдоги под ковром

Босфор и Мраморное море, минареты, путаница кривых и узких улочек, взбирающихся на крутые прибрежные холмы, запахи, распространяемые бесчисленными мангалами, ароматный пар из кофеен, разноязыкий гомон, силуэты линкоров союзной эскадры, без всякой пользы второй уже год дымящей на рейде, будто не зная, что делать со своими четырнадцатидюймовыми пушками, ржавеющий корпус разоруженного «Гебена», знаменитого своим лихим прорывом в Дарданеллы и рейдами по Черному морю, — столько всего довелось увидеть за несколько часов, что на «Валгаллу» друзья вернулись измученными и отупевшими от впечатлений, но прежде всего от почти непереносимого с непривычки многолюдья.

Следующий день обещал быть не менее трудным. Пожалуй, даже более: Новиков планировал не только встретиться с Басмановым, но еще и поискать нужных людей в совсем других социальных слоях и группах эмиграции.

…Басманов спускался по крутому переулку вниз, к Галатскому мосту, возле которого снимал койку на веранде у толстого унылого грека. В голове у капитана шумело, а мысли разбегались, как испуганные светом тараканы. И он никак не мог сосчитать в лирах и пиастрах, сколько же это будет — тысяча золотых рублей? Выходило слишком уж много. Хватит и приличную комнату снять, отдельную, и приодеться, и в хорошее дело со своим паем вступить, да просто жить не меньше года безбедно, а за год ой как много чего может перемениться. А может, купить в посольстве визу и махнуть в Париж?

Все теперь можно!

Подобного душевного подъема он не испытывал со дня выпуска из училища.

А ведь еще утром он, как последний извозчик, о паре поганых лир мечтал… Есть, есть правда на свете! Вот никому не повезло, а ему повезло! Потому что он заслужил! Воевал пять лет, живота не щадя, жил три месяца, как собака подзаборная, перед каждой сволочью унижался… Но теперь все! Теперь пусть перед ним стоят на задних лапках…

Потом его мысли изменили направление. Если эти двое так запросто сунули ему столько без всякой расписки, то каким же может быть настоящее жалованье?

Подпоручик до войны получал на круг пятьдесят рублей в месяц, штабс-капитан — восемьдесят четыре. Да если будут платить хоть втрое от задатка, это, считай, довоенное генеральское. А по-нынешнему, да перевести золото в бумажки? Правда, неизвестно, куда пошлют служить. В Африку? Да хоть и в Африку! На слонах ездить будем. С неграми воевать? А хоть бы и с неграми! Небось не хуже, чем с большевиками.

Все, решено — завтра как штык! Лет-то всего-навсего двадцать семь, когда и мир посмотреть! А кого бы это с собой для начала прихватить?

Капитан увидел на углу покосившегося деревянного дома с нависающим над улицей балконом вывеску менялы. Приостановился, не вынимая руки из кармана, расковырял упаковку, ногтем подцепил тонкий кружок. Медленно раскрыл перед глазами ладонь — а ну как наваждение, солнце напекло голову с голодухи? Но на ладони действительно поблескивала новенькая монета благородного темно-желтого цвета со знакомым чуть курносым профилем.

Усатый турок в феске долго прищелкивал языком, вертел монету, пробовал на зуб, кажется, даже обнюхивал. Потом быстро бросил в ящик и, что-то недовольно бормоча, вывалил на прилавок целую груду мятых и засаленных лир.

— Сколько? — спросил капитан. Турок опять залопотал.

— А, морда басурманская, никак по-русски не научишься! — добродушно выругался Басманов и так, комом, сунул деньги в карман. Обманул — не обманул, все равно много, он столько здешних денег и в руках никогда не держал.

На следующем углу, у старьевщика-черкеса, по-русски кое-как соображавшего, которому многие беженцы загоняли свои вещи, капитан сначала за пятнадцать лир (а за мои десять дал, скотина) купил неплохие наручные часы, а потом поманил торговца пальцем. Когда тот перегнулся через прилавок, Басманов сказал тихо, но значительно:

— Револьвер нужен. Русский. «Наган». С патронами. Понимаешь?

Черкес замахал руками, заклекотал гортанно, мешая русские, черкесские и турецкие слова. Капитан, не слушая, показал ему из кулака золотой. Старьевщик мгновенно успокоился и показал в ответ два пальца.

— Ты что, с ума сошел? Он до войны новый двенадцать рублей стоил, а сейчас этого добра… Червонец, или я пошел…

Черкес обежал прилавок и загородил выход из лавки.

— Есть, есть револьвер. Хороший, большой, сейчас показать будем.

Увидев товар, Басманов насмешливо сплюнул. Здоровенный, до белизны затертый полицейский «смит-вессон».

— Бери, хороший, как ружье бьет, довольный будешь… Патрон тоже много…

— Я сказал — «наган»! Нету — я пошел…

Или черкес не понимал в оружии, или действительно не располагал «наганами», но через полчаса азартного торга Басманов вышел из лавки с бельгийским «браунингом», второй номер, в заднем кармане брюк, оставив взамен червонец и еще десять лир.

Теперь он окончательно ощущал себя в своей тарелке. Не шваль беженская, а снова боевой офицер, с деньгами, под хмельком и при оружии.