Булавин (1-2)

  Позади царевича стояли приставленные к нему люди Федора Юрьевича Ромодановского, весьма темные личности, официально охраняющие его, а на деле, следящие за каждым его шагом. Алексей повернулся к ним и, глядя прямо в глаза старшего из преображенцев, дьяка Мухортова, широкоплечего полноватого крепыша, как можно уверенней, сказал:

  - Я хочу остаться один и помолиться. Выйдите.

  Мухортов кивнул подбородком и вместе со своими людьми вышел наружу. Царевич остался один, вздохнул полной грудью, расстегнул тесный мундир, опустился на колени перед иконой и, посмотрев на лик Иисуса, привычно зашептал Символ Веры:

  - Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли, видимым же всем и невидимым. И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единородного, иже от Отца рожденного прежде всех век; Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденного, несотворенного, единосущного Отцу, им же вся быша. Нас ради человек и нашего ради спасения сошедшего с небес и воплотившегося от Духа Святого и Марии Девы, и вочеловечившегося. Распятого при Понтийском Пилате, и страдавшего, и погребенного. И воскресшего в третий день по Писанием. И возшедшего на небеса, и сидящего одесную Отца. И паки грядущего со славою судити живым и мертвым, Его же Царствию не будет конца. И в Духа Святого, Господа, Животворящего, Иже от Отца исходящего, Иже с Отцом и Сыном покланяемся и славим, глаголившего пророки. Во единую Святую, Соборную и Апостольскую Церковь. Исповедую едино крещение во оставление грехов. Чаю воскресения мертвых, и жизни будущего века. Аминь!

  Закончив молитву, Алексей перекрестился и встал с колен. Затем, еще раз прошелся по церквушке, в которой ему было так спокойно, и хотел выйти наружу. Однако появился его основной надзиратель и настоящий хозяин Москвы, сам князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский, одетый сегодня не в свое обычное западное партикулярное платье, а в боярский кафтан. В руках его была крепкая трость, а округлое лицо начальника Преображенского приказа, как всегда, было суровым и неприветливым. Губы князя были сжаты в тонкую нитку, а настороженный взгляд, выискивая убийц, крамольников, и шпионов, привычно обшаривал каждый темный угол.

  Подойдя к Алексею, Ромодановский поприветствовал его:

  - Здравствуй, Алешка.

  - Здравствуй Федор Юрьевич, - ответил царевич и спросил: - Ты здесь по делам или меня искал?

  - По делам, но и тебя увидеть хотел. От Петра Алексеевича письмо пришло.

  - И что пишет батюшка?

  - Воюет со шведами и мелкие пограничные сражения ведет, Смоленск укрепляет и на всех дорогах засеки строит...

  - А что относительно меня?

  - Недоволен тобой царь-батюшка.

  - Как же так, Федор Юрьевич, ведь я все по его слову делаю?

  Князь посмотрел на царевича, криво усмехнулся и сказал:

  - Делать-то, ты делаешь, Алешка, да только не радеешь о сих делах, и равнодушен к ним, а от этого и не выходит у тебя ничего. Петр Алексеевич приказал Москву спешно укреплять, а ты, что творишь?

  - Делаю все, что только возможно. Старые укрепления подновляю, по стройкам езжу и слежу, чтобы чиновники не воровали. И не моя вина, что все выходит не так, как надо. Помимо меня укреплениями еще десять разных чинов занимается, и никто из них мне не подчиняется. Я требую исполнения царского указа, а мне в лицо смеются, и за дурачка держат.

  - Верно, нет единой руки, которая бы за все отвечала и это упущение, но и ты хорош. Крестьян жалеешь, рабочий день для них сократил, а помимо этого от важного труда их отрываешь и отправляешь церкви паленые восстанавливать.

  - Моя вина, - согласился Алексей, - но не могу я оставаться в спокойствии, пока храмы в запустении стоят. Опять же с остальными поручениями справляюсь.

  - Нет, и там у тебя успеха не имеется. Чернь к тебе равнодушна.

  - Но я ведь слышал, как мне славу на улицах выкрикивали...

  - Это мои люди кричали, а простой люд не видит тебя следующим царем, и то, что ты их бережешь, да на церкви все свои деньги жертвуешь, никого особо не волнует.

  - Ну, а рекруты, князь!? Батюшка приказал выслать к нему в армию три тысячи крепких мужиков в солдаты, и я все сделал в срок. Здесь-то меня за что ругать?

  - Из твоих рекрутов, царевич, только тысяча триста человек до войска добрались, да и те, половина больны и в строй не гожи.

  - Но как же так?

  - А вот так. Четыреста рекрутов бежало, тысяча заболели и в деревнях остались, а больше трехсот перемерли. Ясно, что опять не ты один в этом виноват. Кроме тебя еще интенданты были, которые обувь, одежду и продовольствие воровали, и офицеры неопытные, и весна сырая, и поспешность движения к границе, вот и получаются такие потери. Однако рекрутский набор был поручен тебе, и потому, спрос с тебя.

  - И что мне теперь делать? Как перед батюшкой оправдаться?

  - Слушай меня, и бог даст, все выправим, тем более что Петр Алексеевич желает, чтобы ты стал крестным отцом его полюбовницы Катьки.

  - Да, чтобы я стал крестным этой солдатской подстилки!? Нет! Не бывать этому!