Буква и цифра

При виде полковника тот весь напрягся, насупился и съежился на стуле, как будто ожидая, что его вот-вот ударят.

— Что, совесть мучит? — подлил масла в огонь Лев. — Не чаял, что еще раз встретимся, думал, что мерзкие твои делишки втихую, безнаказанно пройдут? А? Чего молчишь? Тебе вообще известно, что бывает за ложные доносы? Это ведь не шутки, Коля. Это уголовная ответственность. А у тебя, кажется, и своего хватает. С чего это ты решил новый срок себе добавить? Понравилось в изоляторе?

Попытки расшевелить молчаливого собеседника ни к чему не вели. Нахмурившись, Семенов смотрел в пол, и на лице его не отражалось никаких эмоций. Слова, обращенные к нему, будто разбивались о непроницаемую стену, и у Гурова создавалось ощущение, что он разговаривает с глухонемым.

Поняв, что здесь требуются более сильные средства, полковник пустил в ход тяжелую артиллерию.

— Послушай, Коля. Если ты хочешь сделать вид, что язык проглотил, это, конечно, твое право. Только должен тебя предупредить — отмалчиваться не в твоих интересах. Иногда бывает полезно сказать что-то в свое оправдание. Оступился, мол, ошибся нечаянно. Больше не буду. Глядишь, и смягчатся сердца строгих следователей. Сердце, оно ведь не камень. Тем более мое. Я обиды быстро забываю. Особенно если вижу, что человек раскаивается. Ты в курсе, что в комнате для допросов, в которой мы с тобой в прошлый раз разговаривали, видеонаблюдение установлено? И звук, и изображение фиксируются. Так что все эти страшные угрозы и вымогательства, про которые ты написал в своем докладе, подтвердить, к сожалению, нечем. Даже наоборот. Если я сейчас захочу просмотреть эту запись, подтвердит она, скорее всего, обратное. Чуешь, к чему я клоню? Твой ложный донос — не просто безобидная шутка, это — уголовное преступление, которое можно доказать. А к каким печальным итогам это приведет, я тебе только что озвучил. Избежать этих итогов ты можешь только в одном случае, если постараешься объяснить свое непонятное поведение. Кто знает, может быть, у тебя какие-нибудь смягчающие обстоятельства были. Может, тебя подговорил кто-то, с правильного пути сбил. Тогда он и должен отвечать. Зачем все на тебя одного сваливать? Несправедливо.

Семенов в продолжение этого монолога все так же сосредоточенно смотрел в пол и, хотя на лице его появились некоторые признаки колебаний, все еще продолжал молчать.

Зато Кирилин смотрел на Гурова во все глаза.

Сообщение о том, что в комнате для допросов следственного изолятора установлено какое-то «видеонаблюдение», явилось для него полнейшей неожиданностью. И теперь, с изумлением глядя на полковника, он терялся в догадках, что значит этот новый «сюрприз». Обычный блеф или Гуров, с его склонностью к рискованным авантюрам, действительно перед допросом Семенова «зарядил» «жучки»?

Тем временем сам Семенов, по-видимому, взвесив в уме все «за» и «против», наконец обрел дар речи и угрюмо произнес:

— А почему я должен вам верить? Все разное говорят. Одни так, другие этак. Не разберешь.

— Эх, Коля, Коля! — отечески-снисходительно сказал Гуров. — Совсем ты, я вижу, запутался. Все тебе «говорят», всех ты слушаешь. А в итоге с каждым разом все хуже становится. И заметь — тебе хуже. Тебе, а не кому-то. Ты пойми, твое дело — не слушать, что говорят, а самому говорить. Правду, и ничего кроме правды. Вот ты на меня бумажку эту написал, разве правда там была? А? Ответь?

Семенов ничего не ответил. Лишь громко сопел, уставившись в пол.

— Вот видишь? Молчание — знак согласия. Почему, ты думаешь, бумажке твоей не дали ходу? Потому что и сам ты, и следователь твой прекрасно знали, что все это, от первого до последнего слова, — вранье. Галиматья, не выдерживающая никакой критики. И какую-то официальную процедуру из всего этого он даже затевать не стал, твой Стеклов. Позориться не захотел. Вот теперь и думай, что ты имеешь в результате. Хотел напакостить, ножку мне подставить. Надеялся, что я больше на допросы тебя вызывать не смогу. А что вышло? Вышло, что теперь я тебя не только по делу Тимашова допрашивать имею право, но и по своему собственному.

— Да не надеялся я! — в сердцах воскликнул Семенов. — Просто… мне следователь сказал. Сказал, что, поскольку реальных доказательств у меня нет, выходит, что я в разговоре с вами невинных людей оговорил. И единственный способ снять с себя вину за это — сказать, что я сделал это под давлением. И зря вы про «официальную процедуру». Он и не собирался бумажку эту в ход пускать. Пускай, говорит, у меня до поры до времени полежит, а если, говорит, у тех людей какие-то неприятности будут, тогда, мол, я твое заявление и представлю.

«Вот оно, значит, как, — слушая его, подумал Гуров. — «В ход пускать» он, значит, ничего не собирался. Ну что за добряк этот Стеклов! Аж слеза наворачивается».

— Даже не знаю, откуда вы узнали, — между тем продолжал Семенов. — Он говорил, что никому показывать не будет. А теперь вот вы говорите… Не разберешь.