Бухенвальдский набат

Черный флаг болтался на штыке.
Черный ворон в мутном небе реял...
В маленьком волынском городке
резали
петлюровцы
евреев.
Груда изуродованных тел —
жуткий след кровавого погрома...
Но каким-то чудом уцелел
сын возницы — пятилетний Сема.
Приютила кроху-сироту
украинка, добрая соседка.
Чем смогла, прикрыла наготу,
от бандитов прятала. Нередко...
Берегла его тревожный сон,
и еду, и ласку даровала.
Все ж порою горько плакал он:
матери родной недоставало.
Где ты, ночь? И где начало дня?
Грабежи,
насилия,
«реформы»...
Был для Семы пострашней огня
даже просто вид военной формы —
«синий»,
«желтый» —
как их разобрать?
Что за батька? И какой он масти?
Та, что Семе заменила мать,
причитала: — Ой, якэ нещастя!
Щоб скориш прыйшлы бильшовыкы,
може, свитло, може, краще будэ...
—    Тетю, тетю, хто воны таки?
—    Кажуть, хлопче, справедливы люды.
Дул весенний свежий ветерок,
в чистом небе солнце полыхало.
В маленький волынский городок
конница
Буденного
вступала.
Марш играл оркестр духовой,
в седлах в такт качались музыканты —
яркая звезда над головой,
на шинелях — пламенные банты.
Это явь, свершение, не сон:
городок от ужасов раскован.
...Конница ушла, но эскадрон
был оставлен и расквартирован.
Рано поседевший военком,
миновав проулок незнакомый,
постучался тихо вечерком
в двери хаты, где ютился Сема.
Только он ступил через порог —
высоченный, кобура с наганом, —
жар и холод с головы до ног
охватили сразу мальчугана.
Задрожав, не помня ничего,
без оглядки он шмыгнул в подпечек.
Удивился военком:
— Чего
испугался этот человечек?
Неужель такой уж страшный я?
Иль усами рыжими пугаю?..
—    Сгублена у хлопчика семья...
вин — еврей...
— Ах, вон что! Понимаю!..
Мы бандюгам не дадим уйти...
Хорошо, что ты, парнишка, выжил,
ты меня не бойся, выходи,
я тебя, вихрастый, не обижу.

Чует правду детская душа.
Словом человеческим влекомый,
все еще робея, чуть дыша,
из-под печки показался Сема.
Словно взмытый сильною волной,
на плече он оказался разом!
— Здравствуй, хлопчик!
Здравствуй, дорогой!
Ишь ты, постреленок черномазый!
Ты совсем как мой сынишка Глеб,
только тот курносенький да русый.
На-ка, ешь красноармейский хлеб.
Он хоть черный,
но, ей-Богу, вкусный!

...Проплывали песни в стороне,
военком мечтал неторопливо:
«Будет он расти в большой стране
равноправный,
вольный
и счастливый.
Будет та страна — родная мать
украинцу,
русскому,
еврею...
Кто ж его посмеет притеснять —
разве ж только контры да злодеи?!»
Лунный свет струился за окном.
На пол полутень бросали рамы.
Спал мальчонка безмятежным сном,
словно бы в объятиях у мамы.

1953

* * *