Бухенвальдский набат

– Это называется «раскулачить».

– Вот, вот, барона надо раскулачить. Немецкие и французские товарищи просят тебя это сделать.

Я пришел в полнейшее недоумение:

– Но, Пауль, почему я должен это делать, а не сами французы, которые живут с ним? Там есть и блоковый…

– Это наше общее дело, Иван. На том блоке, кроме французов, живут бельгийцы и люксембургцы. Среди них есть люди, которые считают, что нельзя посягать на личную собственность. Они боятся обидеть барона. А блоковый у них – немецкий коммунист. Ему это сделать тоже нельзя. Пойдут слухи, что немцы обирают, притесняют заключенных. Лучше всего это сделать тебе, Иван. Ты гигиенварт и можешь прийти на блок под видом санитарного контроля. Если же французы пожалуются эсэсовцам – блокфюреру, он только одобрит действие санитарной комиссии.

– Я боюсь другого, Пауль. Боюсь, что наше вторжение на французский блок вызовет нежелательный конфликт.

– Мы надеемся, Иван, на твою тактичность. Кроме того, там будут присутствовать очень авторитетные среди французов люди, например, Марсель Поль и полковник Фредерик Манэ, которых ты знаешь.

– Хорошо, Пауль, я возьмусь за это. Только дай мне сроку сутки, я подберу надежных товарищей.

– Действуй, Иван. Завтра зайду за вами.

«Дай мне сутки», – сказал я Паулю Шреку. И когда говорил это, мысленно уже прикинул, кого прихвачу с собой. Но упоминание о знакомых французах вызвало некоторые раздумья. Да, у меня есть знакомые среди французов. Некоторое время тому назад меня познакомили с Марселем Полем. Однако мы не почувствовали симпатии друг к другу. Быть может, в этом виноват переводчик. Во всяком случае мне казалось, что Марсель Поль относится ко мне с недоверием и настороженностью. Почему? До сих пор я не дал себе труда выяснить это. Сейчас мне бы очень пригодилось его расположение…

А вот на полковника Фредерика Манэ я могу рассчитывать. Мы подружились как-то сразу и часто встречались. Полковник Манэ – весельчак и балагур, И мы хорошо понимаем друг друга, несмотря на то, что я не знаю французского, а он

– русского.

На другой день, прихватив в качестве переводчика Анатолия Смирнова, бывшего артиста балета, жившего на нашем блоке, я отправился к французам. На всякий случай предупредил о своем визите Валентина Логунова. Собирался взять с собою Василия Цуцуру, но раздумал: Васька-парень смелый, но слишком порывистый, необузданный. Как бы дров не наломал…

В тот час на французском блоке оставалось немного народу. Барон лежал на своем месте. Его худые грязные ноги свешивались с нар. Не удивительно: большая половина нар завалена мешками, мешочками, свертками и узелками. Я объявил барону, что пришла санитарная комиссия, велел ему сойти с нар и не мешать.

Перед моим лицом поднялась маленькая головка, худое вытянутое лицо с горбатым носом и мутными глазами. Сухонькие ноги послушно сползли с нар. Барон оказался маленьким и тощим. Поддерживая штаны на втянутом животе, он с ворчанием отошел в сторону.

Стали подходить французы. Все они тоже тощие, почти у каждого на шее шарф или тряпка. Вот чудаки! Русские все, что найдут для утепления, наматывают на ноги, а французы – на шею. Кто из нас прав?

Подошедшие переговаривались громко, не стесняясь. Я чувствовал в их голосах явное недоброжелательство. Анатолий Смирнов переводил мне отдельные выкрики:

– Вот русские, народ неугомонный!

– И что им надо от старого человека?

– Оберут его начисто!

– Давайте прогоним их!

Но тут вплелись другие голоса:

– Русские никогда нам ничего плохого не делали.

– Пусть проверяют. И мы посмотрим, что у старикана запрятано…

Быстро взглянув на собравшихся, я успел заметить знакомых ребят с нашего блока. Откуда они взялись? И Васька Цуцура подмигивает мне: валяй, мол, Иван Иванович, в случае чего мы здесь.

В стороне стоят Пауль и Фредерик Манэ.

Недовольство толпы нарастало, и я поспешил ускорить процесс «раскулачивания». Из мешков и мешочков извлекал консервы, помятые пачки печенья и плитки шоколада, заплесневелые мясные копчености и рыбу, отдающие мерзким запахом гнили, прозеленевшие куски сыра. Все это я аккуратно раскладывал на столе, чтобы все было видно. Люди жадно смотрели на вкусные вещи и все-таки брезгливо отодвигались от дурного запаха. Настроение наблюдающих явно переменилось. Теперь крики возмущения относились, пожалуй, к барону. Вдруг один из французов, длинный, сухой, разразился громким хохотом. Хохотал он заразительно: хватаясь за живот, приседал, громко хлопал себя по ляжкам. И этот смех вдруг охватил всю толпу. А барон стоял невдалеке и смотрел на все мутными глазами, словно не понимая, что происходит.

Оставив ему немного продуктов, я обратился к блоковому тоном, не допускающим возражения:

– Все, что протухло, немедленно уничтожьте, остальное распределите между слабыми в вашем блоке.

С этими словами я двинулся через толпу к выходу. А барак гудел криками одобрения.

Нет, мы, русские, не волки. Прав Пауль Шрек. Мы не волки! Даже когда обстановка толкала к состоянию озверения, мы находили в себе силы не быть волками.