Буги-вуги

Припасы хвалю: соления-мочения. Груздочки только хрупают.

А впереди еще целая поэма: холодец, тающий на языке; зажаренные в духовке толстые ломти мяса; разваристая картошка, залитая желтой, от избытка, сметаной; пупырычатые, с прилипшими ниточками укропа, один к одному, с мизинчик, огурчики; масло домашнее душистое; сало с мясными прожилками, приготовленное с ядрёным чесноком и красным перцем; лещ копченый с забытой щепкой-распоркой в брюхе; хрен натертый, острый до слез; ещё шкворчащая яичница из двадцати яиц; хлеб из русской печки, что и на третий день дышит; капуста квашеная с морковкой сладким запахом тоненько ноздрю буровит.

Всё на скатёрке с локомотивом.

После второй Степа стал рассказывать, как из деревни ехали.

Перед праздниками ПАЗик битком, по горлышко, народ веселый, самогонки причастившийся. Едут. На ухабах подпрыгивают, на колдобинах подскакивают. Эх, дороги.

На сиденье сзади — бабка с внучком. Внучку года четыре. Здоровенный лбина, румянец в пол-лица, щеки висят, а во рту пустышка. Рядом билетерша со своей потрепанной сумкой, пассажиров обилетила — поговорить не с кем, — вот и давай пацаненка подъелдыкивать: такой большой, скоро в школу, поди, пойдешь, а до сих пор с соской. И не стыдно тебе?

Тот сидит. Пыхтит. Сосет. Дудки зеленые под носом бегают: туда-сюда. Бабка в окно смотрит. По фигу.

Та не отстает: ай-яй-яй, ну только погляди какой, а? вот же девочка едет, такая малая, не тебе, облому, чета, а, вить без соски. Один ты такой, пуп сопляносый, соску сосешь.

Пацаненок, не торопясь, добро своё изо рта вынимает и спокойно так тёте говорит: «Пофла ты на фуй», и пустышку невозмутимо снова в рот.

Весь автобус так и упал. Водитель аж с перепугу затормозил, ничего не понял. Билетерша покраснела, как рачиха, сидит колуном, язык отнялся.

Полдороги помирали.

Кондрат, в свою очередь, троллейбусную историю вспомнил:

— Сидит пара с ребенком, а ребенок у бабы на коленях. Вот вертится, вот вертится — весь извертелся, навертыш. Мать ему говорит: «Сколько раз тебе можно говорить — не вертись!» А он ей отвечает, да звонко так: «А ты сколько раз папе говорила, чтобы он в раковину не писал, а он все равно писает!» Е-е, что в троллейбусе было… С одной теткой даже чуть плохо не стало… Натурально Райкин. Бедный папа на первой же остановке пулей вылетел.

— Только покойники не писают в рукомойники, — откомментировал я. — Смотрю, скатерка какая у вас выдающаяся.

— Кондрат у нас, после армии, проводником работал, — ответил Степа. — У нас белье свое, мы общагское не берем.

— А где, Кондрат?

— У нас здесь. В депо. Комнату обещали и зажали, собаки дикие. Я начальника послал — и на завод. Сейчас в цехе тридцать второй на очереди, а однокомнатную мало кто берет, так что через пару годиков, факт, получу. А если женюсь и двухкомнатную отхвачу, как нехер делать. Паша Дерунов приказ подписал: станочников обеспечивать жильем в первую очередь. Что? зря что ли эмульсионку глотаем?

— Ну и как там в поездах? — спросил я, запивая «Пшеничную» клюквенным морсом.

— Как. Пиздят всё подряд.

— Но, — с недоверием отнесся я. — Так уж и всё.

— Отвернись — и последнюю кочергу унесут. Как в ресторанах тарелки да графины тащат?

— Сувенир.

— Та же история. Приятно же — расстелешь, а там клеймо чугунное: «Вагонное депо». Ляжешь — совсем другой эффект. Ну и инстинкт сказывается: а, пригодится. И тебя самого, когда сдаешь, обсчитают: «У вас двух простыней не хватает». Усё — платить надо. Сам считал — всё хватало, тютелька в тютельку, а теперь видишь что. Куда делось, спрашивается? Так стоишь-стоишь, они у тебя простыню зажухали, а ты уже пару наволочек замантулил. Фифти-фифти, как в Америке говорят.

— А заработки?

— С заработками порядок. Народ в обиду не даст. С зайцем, при хорошем раскладе, сотни три с лишком набегает. А зайца только свистни — купи у нас билеты в кассе. Без блата не суйся, сам знаешь. Она не продаст — ей плевать, зарплату не снизят. А у меня тариф: час — рупь. Он себе сидит тихонечко в коридорчике и сидит. Я обычно еще на вокзале компанию примечу веселую, стакашек им, то, сё, смехуёчки — отношения выстраиваю. По-людски всё. А ревизор, ворог, идёт обычно ночью. Если купе полное — не открывают. Постучу: «Можно я к вам человечка минут на пятнадцать?» «Какой разговор. Пожалуйста». Вот так-то. А уж если днем — держи ухо востро. — Кондрат взял щепотку квашеной капусты, отправил в рот и, закрыв глаза, прожевал. — Не кисловата, нет?

— В самый раз. Не переживай. Так что там днем?