— Вольт
— Анекдот, слышь. Пришел молодой литератор в редакцию. Я, говорит, роман из собственной жизни написал, вот, пожалуйста. «И какое, милсдарь, название-с?» — редактор спрашивает. «Эх, еб твою мать!» — «„Эх!“ надо убрать, — говорит редактор, — слишком много цыганщины».
34
Городской трест столовых и ресторанов
Ресторан 2 наценочной категории
«УЮТ»
ПРИКАЗ
За недостойное поведение в общественном месте,
выразившееся в употреблении спиртных напитков
на рабочем месте, как организаторов массовой
драки, повлекшей уничтожение государственного
имущества,
1. Уволить коллектив музыкального оркестра ресторана со дня прогула.
2. Передать материалы по факту нарушения общественного порядка и причиненного ущерба в органы внутренних дел.
3. Назначить ответственным за музыкальное обслуживание вечерних танцевальных программ электрика Кушниренко Н.В. с окладом, согласно штатного расписания и надбавкой к окладу 50 % за совмещение.
Постскриптум к пустословию
А еще вот что: отвлекаясь от непотребного, вычитал я у Александра свет Сергеевича, что воспоминания есть самая сильная способность души нашей и им очаровано всё, что подвластно ему.
И оглядывая предания старины недавней, по колее пробираясь, узрел я неведомое мне, доселе скрытое, узрел то, что никто никогда не отнимет — ключик в яйце, яйцо в ларце, ларец на дубу, на дубу птица какаду, эт цетера. Жизнь кувырком да с прискоком, а это — то, что всегда с тобой. Открытие, конечно, не ахти какое, и, думаю, что подельник мой, что во время оно приручал меня ненавязчиво к Басё, нашел бы подходящую строфу.
Басё тамиздатовского формата до поры до времени лежал в ящике его стола и открывался иногда, на полстраницы, крайне на две, вразброс, под настроение. Настроение чаще всего соответствовало интерьеру, тихий и грустный Басё был хорош и под спитой чай, густо унавоженный желтым сахаром, а без грязного снега за засраным голубями окном, было бы даже слишком хорошо.
Сизые иероглифы на стекле, щербатую тарелку с окурками и поэта Бамбуковой Печали стоило бы придумать, если бы этого не было на самом деле — так всё в унисон ложилось на картинку, затушевывая и нас заподлицо, серенько и буднично, почти силуэтами — и хокку подходящее искать не приходилось:
Стократ благородней тот
Кто не скажет при свете молнии:
«Это и есть наша жизнь!»
— А!? — восклицал приятель, подливая тощий чаек, и сам же констатировал: — Облиман!
Увы — как любят изъясняться в романах про графьёв, — увы, дружище, действительно облиман, ни прибавить, ни убавить, к тому же не просто облиман, а облиман полный, ни дна ему, этому облиману, ни покрышки — ведь при всём желании
Ложь они, эти сказки, скажем дружно, и намек их дурацкий. Мы же, в свою очередь, для того, чтоб сюжетец тянул полновесней, над картиной, хохмы ради, повесим унылый вопрос, навещающий безнадежного больного: «А почему?» Теперь, теперь же, когда все краски выдавлены и размазаны, можно хохотать, выходить из-за печки гусиным шагом, или просто: сидеть и умиляться. Глядишь, чего и прибудет.
С одной-то стороны: ну почему «не так»? Почему я, мне, меня, а не Александр Сергеевич?
Подержим паузу. Пускай даже будет минута молчания для торжественности момента.
С другой-то стороны: а что за пляска руками? А почему бы и не? И, откровенно говоря, что за сопливая уверенность такая, что всё должно быть хорошо? Что за наивные глаза-незабудки? Откуда